"Эйха! Скоро ты начнешь их убивать по приказу Сарио”.

– Вы видите тайнопись? – спросила Элейна. Они заворчали, но пропустили ее к портрету. – Вот здесь начинается узор… Где Кабрал?

– Он не обладает Даром, – мрачно ответил Гиаберто.

– И я не обладаю Даром. Он здесь самый старший. Именно его воспоминания о портрете заставили вас увидеть правду, разве не так?

Иллюстраторы были настолько деморализованы, что не стали возражать и послали Дамиано за Кабралом. Как только он ушел, споры возобновились. Никто не хотел признавать ужасной правды.

– Но людей невозможно заталкивать в картины и вынимать их оттуда! – запротестовал Тосио. – Так не бывает. Наверное, он написал этот портрет для того, чтобы заставить ее покинуть Тайра-Вирте.

– Нет. – Гиаберто покачал головой. – Элейна права. Здесь записаны именно запирающие заклинания, а не какие-то другие. Дамиано десять дней работал с архивами и нашел описание, сделанное во времена Коссимио Первого. Сааведра действительно переместилась с одного места на другое – внутри картины.

Один лишь Тосио что-то проворчал себе под нос. Остальные, судя по их потрясенным лицам, уже поверили.

– Но если Сааведра и в самом деле жива, – продолжал Гиаберто, – то что нужно сделать для ее освобождения?

– Я самым тщательным образом изучила портрет, – ответила Элейна. – Дверь кажется мне знакомой.

В этот момент вернулся Дамиано и привел с собой Кабрала. Старик долго смотрел на Сааведру – он явно испытывал какие-то чувства, но не пожелал поделиться своими мыслями с остальными. После длительного молчания Кабрал покачал головой, как служанка, снимающая метлой паутину.

– Да, мне знакома эта дверь. Мне тоже кажется, что я видел ее где-то в Палассо.

– Давайте попытаемся ее найти, – предложил Гиаберто. Они направились в старую часть здания по древним коридорам с деревянными полами, рассохшимися от времени. Здесь жили слуги или находились кладовые. Вскоре впереди они увидели смутные очертания лестницы, ведущей в один из коридоров с побеленными стенами, покрывшимися за долгие годы серой пылью.

– Странно, – пробормотал Гиаберто. – Я думал, что хорошо знаю весь Палассо, но здесь никогда не был.

Первый раз они прошли мимо – хотя как такое могло произойти, если дверь находилась перед ними? Лишь волшебство могло быть причиной их временной слепоты. Обычная дверь и в то же время совсем необычная: старое полированное красное дерево со щеколдой из кованого железа, а по краю выписаны магические значки и многочисленные железные пластины.

Кабрал толкнул дверь. Оказалось, она не заперта на замок. Для тех, кто не знал о ней, она попросту не существовала. Элейна содрогнулась от мысли, что никто, кроме Сарио, понятия о ней не имел целых триста с лишним лет.

Они вошли. Внутри пыль лежала таким толстым слоем, что на полу остались глубокие следы от их ног. Элейна медленно поворачивалась, осматривая комнату. Несмотря на грязь и запустение, она узнала детали, виденные ею на картине: окно, туалетный столик, свечу и масляную лампу, стоящее на мольберте зеркало; покрытое густым слоем пыли, оно ничего не отражало. Не хватало только инкрустированной самоцветами книги и женщины.

– Портрет был написан здесь, – с благоговением, еле слышно сказал Гиаберто. – Может быть, тут была ее комната? Возможно, нам нужно привести ее в порядок, чтобы освободить Сааведру?

Кабрал провел пальцем по столику, и в воздух поднялись тучи пылинок.

Элейна чихнула.

– А не могли бы вы… написать другую сторону двери и… освобождающее заклятие, чтобы Сааведра смогла открыть ее? Разве она не пытается это сделать?

– Матра Дольча, – пробормотал Гиаберто, поворачиваясь к Элейне. – Конечно! Вероятно, не потребуется ничего более сложного. Тебе следовало родиться с Даром, ниниа мейа.

Элейна отпрянула от него.

– Прошу прощения, – поспешно сказал Гиаберто. – Не сердись, Элейна.

– Вы не имели в виду ничего плохого, тио.

– Пойдем, Элейнита. – Кабрал взял ее за руку. Вместе они вернулись в ателиерро.

Как Премио Фрато Гиаберто начал срочно отдавать распоряжения.

– Я возьму весь риск на себя, – заверил он, – потому что остальные должны сохранить силу, если меня постигнет неудача.

Элейна наблюдала за приготовлениями. Разве могла она себе представить, что станет свидетелем столь неординарного предприятия! Гиаберто взял ланцет, нагрел его в пламени свечи и, сделав надрез на руке, смешал краски с собственной кровью… Однако в воздухе не заклубился волшебный туман – впрочем, Элейна и не ждала ничего подобного. Краски выглядели точно так же, как и раньше. Гиаберто добавил туда свои слезы, слюну и мутную жидкость из заранее приготовленного флакона.

В ателиерро нашлось множество подходящих деревянных панелей. Они выбрали дубовую и прислонили к стене, потому что она была слишком большая, чтобы ставить ее на мольберт. По памяти Гиаберто нарисовал контуры двери, Элейна и Кабрал помогали ему советами. Потом он взялся за краски, и с первой попытки, на фоне выбеленной стены, перед ними возникла старая дверь из красного дерева, окованная железными пластинами с волшебными знаками, идущими по краю. И еще он вплел в рисунок символы, которые Элейна знала: лесной орех – Знание, лист плакучей ивы – Свобода, розмарин – Память.

Пробил колокол, возвещающий о наступлении полуночи и Миррафлорес, месяца цветения, плодородия и возрождения. Краска еще не успела просохнуть, а Гиаберто уже вплетал тончайшие узоры тайнописи – следы птицы на болотном песке, линии на ладони: “Чар больше нет. Приходит свобода”.

Над крышами домов забрезжил рассвет, когда Гиаберто нанес последний мазок и отступил назад.

– Матра эй Фильхо! – послышался шепот Кабрала.

Движения еще не было, но они почувствовали некое изменение, перемещение воздуха.

Дверь открыта!

Комната на огромном портрете оставалась неизменной во всех деталях. За исключением одной – она была пуста, словно в ней никогда никто и не находился. Гиаберто опустился на стул как раз в тот момент, когда щеколда на его картине отодвинулась.

Дверь открылась. Женщина осторожно переступила через невидимый порог и вошла в ателиерро. Она стояла и смотрела на них моргая – ее глаза еще не привыкли к новому освещению. Она поднесла руку к горлу, словно пыталась сказать что-то, но не могла произнести ни звука. Неуверенно подошла к стене и провела пальцами по гладкой деревянной поверхности. Потом медленно повернулась, шурша пышными пепельно-розовыми юбками, и огляделась по сторонам. Наконец подошла к Элейне, коснулась ее руки, платья, ленты на поясе. Руки у женщины оказались прохладными, но, вне всякого сомнения, она была живая.

– Тебя зовут Элейна. – Она говорила с необычным акцентом; какого Элейне никогда не приходилось слышать. – Я видела, как ты рисовала, и слышала, как ты говорила со мной. Меня зовут Сааведра. Сколько времени прошло?

Она сидела в кресле в ателиерро Грихальва, где все так переменилось! Здесь стало гораздо просторнее Она рассматривала своих собеседников: девять Одаренных иллюстраторов, старика, молодую женщину, свою ровесницу.

Нет. Не ровесницу. Невероятно. И все это сотворил Сарио.

Та, другая женщина из рода Грихальва, молода. А вот она нет. Она смогла вычислить свой возраст, когда ей все рассказали: триста шестьдесят три года.

Матра эй Фильхо! Что он наделал, на что употребил Дар, Луса до'Орро? Зачем позволил себе стать жертвой честолюбия, зачем сотворил это, считая, что это единственно возможный и необходимый путь?

И его поддержал Раймон.

Она закрыла глаза. Сангво Раймон умер дважды: первый раз, когда погрузил Чиеву в Пейнтраддо, а потом его убили годы, десятилетия, века.

Триста шестьдесят три года.

Она – самая старая представительница семейства Грихальва.

Какая ирония! Ее охватила ярость – от того, что он посмел сотворить с ней такое!

Сколько времени прошло! И почти никаких воспоминаний о прошедших годах, если не считать того, что она видела в зеркале, которое он нарисовал на портрете. Века не отразились на ее фигуре и лице. Ребенок стал всего лишь на три дня старше, а ведь его отец умер три века назад.