Почему все так преувеличивают значение половой жизни, недоумевала Бесс. Нет, замуж она до сих пор не хочет. Вожделение ее не мучает. Наверное, это «привилегии» простого люда, думала Бесс, лежа на сеновале и слушая шум дождя.

Не хочет… Не мучает… Так было — пока в ее жизнь не ворвался этот неотесанный дикий шотландец.

Бесс свернулась клубочком. Рядом глубоко и ровно дышал Кинкейд. И когда он, повернувшись во сне, обнял ее за плечи, она не шевельнулась, не сбросила его руку. Она просто заснула, странным образом успокоенная его близостью и силой.

Рассвело. Дождь все еще шуршал по крыше. Открыв глаза, Бесс не сразу сообразила, где находится. Ее окружали знакомые запахи лошадей, сена, сыромятной кожи, но чужими были дощатые стены в щелях, потолок, перекошенные балки сеновала. Лежа в полусне, Бесс отрешенно смотрела на бесконечные кружева паутины, слушала воркование голубей, шелест дождя. Потом до нее донеслось бормотание. Это Кинкейд невнятно позвал кого-то. Кинкейд! Ее будто подбросило: она вспомнила все, что было накануне.

Бесс хотела сесть, но, только шевельнувшись, замерла снова. Лицо ее запылало, потому что лишь теперь она почувствовала, как тесно во сне прижалась к Кинкейду. Юбки ее были в ужасающем беспорядке, так что ноги открылись до бедер, чулки приспустились, придавая ей почти непристойный вид. Руками Кинкейд обвил ее тело, ладонями сжал грудь. Лицом он зарылся в ее распущенные волосы. Его обнаженные мускулистые ноги переплелись с ее белоснежными ногами. Боже всемогущий! Неужели ночью он воспользовался ее усталостью и?..

Очень осторожно Бесс попыталась высвободиться из его объятий, но Кинкейд только вздохнул, проворчал что-то и прижался к ней еще крепче. Насколько Бесс помнила, вечером он не раздевался, но сейчас его загорелые руки, плечи, ноги были голыми!

Наконец, набравшись храбрости, она прошептала:

— Кинкейд… Кинкейд, подвинься.

Но он лишь уютнее устроился в своей импровизированной постели. Губы его коснулись шеи Бесс, руки вдруг ожили во сне и начали неторопливо поглаживать ее грудь. К своему ужасу, Бесс не только не ощутила отвращения, напротив, на нее накатила волна запретного восторга, соски напряглись и затвердели, будто жаждали еще ласки. Однако смущение взяло верх, и она сдавленно вскрикнула:

— Кинкейд, как ты смеешь!

Он вскочил так неожиданно и резко, что Бесс отбросило в сторону. Встать с мягких ворохов сена она не успела — окаменела. В слабом свете пасмурного утра он стоял перед ней во весь рост, с пистолетом на взводе… и совершенно нагой. Бесс сознавала, что она не должна смотреть на него, что это непристойно, но… совладать с собой не могла. Глаза ее распахнулись в восхищенном изумлении…

Видит Бог, Кинкейд был потрясающе красив. Его могучие плечи и широкая грудь бугрились от мускулов, медовый загар покрывал торс, плоский живот, талия была тонка, а бедра узки.

Непроизвольно Бесс провела языком по пересохшим губам, изо рта ее вырвался тихий вздох. Ноги этого мужчины были длинными и, стройными, как молодые крепкие деревья. Он — напряженный и сильный — походил на сжатую пружину. Бронзовое его тело было покрыто бесчисленными шрамами, которые только придавали ему привлекательности. Совершенной формы колени, узкие щиколотки, длинные тонкие, но мощные ступни с коротко постриженными чистыми ногтями были не только красивы — они были изящны.

— Что, никогда не видела голого мужика? — резко спросил Кинкейд. Голос его был низок и глух, слова прозвучали невнятно.

— Видела, — отозвалась Бесс.

Она сказала правду. Как выглядят мужчины, знала любая девушка, живущая среди простых людей. А Бесс с раннего детства помогала бабушке врачевать больных и раненых.

— Видела, — глухо повторила Бесс. — и не один раз. Только такого не видела.

— Это что, комплимент? — засмеялся Кинкейд. Бесс с трудом заставила себя смотреть в его пронзительные орехово-карие глаза.

— Да, — тихо молвила она, так тихо, что голос ее почти потонул в шорохе дождя.

Кинкейд опустил пистолет и сделал шаг вперед.

— Слушай, женщина…

Бесс вдруг ужаснулась тому, что он, должно быть, думает сейчас. Ведь она ведет себя как последняя шлюха! Пот черт дернул ее за язык сказать такие бесстыдные слова. От растерянности, досады Бесс пришла в смятение.

— Слушай, женщина, если тебе хочется… — продолжал тем временем он.

— Оденься! — оборвала Бесс. — И веди себя пристойно.

Неведомые доселе чувства будоражили Бесс, лицо ее горело, где-то внизу живота бился жар, дрожали коленки. Так трепещет в возбуждении молодое дикое животное.

Кинкейд развел руками.

— Бесс, — начал он.

Девушка сжала кулачки.

— Ты… мы… в общем, ночью мы… — отрывисто заговорила она.

Мгновение шотландец удивленно смотрел на нее, потом со смехом отвернулся и начал натягивать одежду.

— Если бы что и было этой ночью, ты сейчас не сомневалась бы. Хвастаться не в моих правилах, но, побывав со мной в постели, женщины не скоро забывают об этом.

К своему стыду, Бесс не сводила с него глаз. От такого зрелища и старая дева дрогнула бы. А я старая дева и есть, подумала она. Просто никто не осмеливался сказать это в лицо, но думали наверняка многие.

— Как ты смел… Я спала. Ты застал меня врасплох и… — начала она осуждающе, но Кинкейд, оборачиваясь с кривой ухмылкой, перебил ее:

— Ну, уж нет. Кто кого застал врасплох? Я, что ли, уставился на тебя голодными глазами? Нет, дорогуша, это ты поедала меня взглядом. Любой мужик воспринял бы это как приглашение.

Бесс отвернулась от него и нервными движениями принялась приводить в порядок одежду.

— Но именно ты прилепился ко мне ночью, — дрожащим голосом возразила она. — И был ты, кстати, в чем мать родила. Интересно, почему ты вдруг оказался нагишом, если вечером лег в одежде?

— Да тише ты. Не ори. Может, за дверями кто-нибудь есть. Они же думают, что ты моя баба, поэтому удивятся, услышав твои вопли насчет моей голой задницы.

— И все-таки куда подевалась твоя одежда? — едко и резко спросила Бесс.

— Я вставал ночью. Услышал, как кто-то бродит и вышел посмотреть, в чем дело. Посреди ночи приехал еще один постоялец. Мы поговорили, насколько это было возможно — он был пьян, но все же сказал, что хочет встретить здесь своего брата, который утром должен приплыть сюда по заливу. Они живут на одном из островов, фермеры какие-то. Мне пришлось буквально втащить его в трактир. В общем, я окончательно промок. Вчера я предупреждал тебя, что не стоит ложиться спать в мокром платье, но и сам — безумец! — улегся одетым. Короче, я снял промокшее барахло. Или ты будешь утверждать, что в Мэриленде принято спать в полном обмундировании!

— Впредь ты будешь спать рядом со мной только в «полном обмундировании», иначе я буду забирать себе все постельные принадлежности, а тебе придется лежать на голой земле. Или лезть на дерево. Я не объект для твоих мужицких утех, — заявила Бесс.

— По-моему, я уже сообщал тебе, что не настолько дик, чтобы бросаться на каждую бабу. Я предпочитаю сам выбирать себе женщину.

— Ну да, а я совершенно не в твоем вкусе, — подхватила Бесс. — Это я уже слышала. Излишним будет сообщить, что и ты не в моем вкусе. Я не нуждаюсь в мужиках, но даже если бы и захотела связаться с кем-то, то уж никак не с грязным безродным шотландцем, у которого нет ни кола, ни двора.

Стрела попала в цель. Кинкейд побелел. Даже темный загар не скрыл этого.

— Похоже, мы начинаем день в прекрасном настроении, — сказал он, справившись со своей яростью. Бесс посмотрела на него. Потом сказала:

— У тебя голова после вчерашнего, как чугунный котел, наверное.

— А вот это мое личное дело. Так что премного благодарен, миледи, — мрачно отозвался Кинкейд, потом потянулся, пробежал пятерней по светлой гриве волос, и, оторвав ленточку бахромы от кожаного жилета, он связал их сзади в хвост. — Кстати, твоя голова вся в соломе, — заметил он, обращаясь к Бесс.