Наверное, когда-то и у него была мать. Но никто ее не знал, никто не видел. Только однажды женщина по имени Фиона была с ним добра и ласкова. Она выхаживала его, еще совсем маленького, когда; он страдал от страшной загноившейся раны на ноге. Было ему в ту зиму лет шесть… или пять.

В сильный снегопад Фиона, увидев на обочине дороги детскую фигурку, содрогнулась и остановилась. Не первой молодости, да и не красавица, была она полковой прачкой. Стоит ли говорить, скольким мужчинам она принадлежала, на скольких войнах побывала. Но именно Фиона заметила в снегу щуплое тельце. Жизнь уже едва теплилась в нем. Он был измучен лихорадкой и болью. Фиона подобрала его и принесла в лагерь. Она нянчилась с ним, кормила его с ложечки, она называла его своим малышом.

Тяжелая стояла зима. Солдатам деньги выдавали редко, а то и не выдавали вовсе, кормили скудно, частенько приходилось голодать. Кинкейд отлично: помнит ту суровую, бесконечную зиму. Но ни стужа, ни война не пугали его тогда. У него была Фиона, очаг, горячий обед.

Но проснувшись однажды утром, он увидел, что Фионы нет. Она ушла, испарилась, не оставив на прощанье ни доброго слова, ни одеяла, ни миски, ни корки хлеба.

В то утро кончилось его детство. Он больше не нуждался в женской заботе и ласке.

В семь лет он первый раз зарезал человека. Вот в такую же ночь. То был солдат, приютивший у себя в палатке голодного, оборванного мальчишку. Как же Кинкейд был сначала благодарен ему! Но вояка скоро потребовал за свою «доброту» плату «натурой». Кинкейд же готов был умереть, чем согласиться на эту мерзость. Тогда негодяй погнался за ним по дороге, догнал его, принялся рвать одежду, но мальчик сумел защитить себя, выхватив у солдата нож. Уйдут ли когда-нибудь эти воспоминания?

Вдруг молния ударила в огромный старый дуб, стоявший за околицей. Вспыхнул огонь, и тяжелая ветка в полметра толщиной грохнулась вниз. Кинкейд отвернулся и пошел прочь от жилых построек. Ему надо было все обдумать. Для этого требовалось одиночество. Черное небо рассекла еще одна вспышка, и в это мгновение Кинкейд заметил стоявшую на парадном крыльце фигуру в длинном плаще. Это была сама Элизабет Беннет, и она смотрела прямо на него.

Кинкейд тихо выругался. Станет ли нормальная женщина стоять под дождем, да еще в такую страшную грозу? Она что, не боится молний? Она что, не боится схватить воспаление легких?

— Таких я еще не видал, — пробормотал он себе под нос. — Клянусь, не встречались мне такие же отчаянные, как я сам.

Он помедлил немного, надеясь при следующей вспышке получше рассмотреть фигуру на крыльце. Но когда молния сверкнула вновь, никого уже не было.

Кинкейд двинулся навстречу дождю и ветру.

На заре он был уже в нескольких милях от поместья «Дар судьбы». Он держал путь на юг; дорога шла по высокому берегу залива. Кинкейд понимал, что ему дорого придется заплатить за этот уход, тем более что он снова «одолжил» у госпожи Беннет лошадь. Но если этой безумной англичанке так неймется получить назад свою любимую кобылу, пусть попереживает немного. Без особого, с глазу на глаз, разговора с Джоан Поллот вряд ли поиски будут успешными. А уж в присутствии «ее высокородия госпожи Беннет» бывалая Джоан будет молчать как рыба.

Искушение махнуть на все рукой и рвануть из Мэриленда куда подальше было велико. Он был уверен, что не пропадет и не попадется. Но эта чертова сделка с хозяйкой поместья тоже не давала покоя. Богатый землевладелец может смело смотреть в глаза любому аристократу. Уж если и драться насмерть за что-либо, то за землю. Кроме того… кроме того, он никогда не нарушал данного слова, ни в детстве, ни в юности, сдержит его и сейчас.

Деревушка Онэнкок находилась в южной части полуострова. Кинкейд лишь однажды бывал в этих краях, однако заблудиться он не боялся, так как полоска суши сужалась здесь всего до нескольких миль. Он не сомневался, что найдет дорогу.

Лошадь его шла проворной рысью. Кинкейд, правда, старался избегать дорог, проходивших около жилых домов. Он понимал, что весть о его очередном побеге распространится очень быстро, поэтому спешил незаметно добраться до «госпожи» Поллот, пока она не подготовилась к его визиту. Первую ночь своего путешествия Кинкейд провел в сарае на маленькой ферме, где куры обеспечили ему неплохой завтрак. Второй раз он остановился в гостинице «Петушиный гребень», заведении более чем сомнительном. Здесь, правда, ему было не до ночевки. За столом шла игра в кости. У Кинкейда в карманах было пусто, поэтому ему непременно требовалось выиграть. Начал он осторожно и в первом же круге обставил всех. Один из игроков, краснорожий фермер разорался, потребовал повторить игру. Короче, в следующие полчаса Кинкейд проиграл одну монету, но выиграл шесть. Страсти разгорались. Однако когда в карманах Кинкейда оказалась неплохая горсть серебра, он остановился, заказал себе плотный ужин, а всей братве — по кружке пива.

Хозяин гостиницы лебезил перед ним, сулил мягкую и чистую постель. Но Кинкейд знавал слишком многих, кто решился заночевать в подозрительном месте, да так и не проснулся утром. Потому покинув заведение и намеренно покружив по лесным дорогам, он нашел уютное лежбище у подножия старого кедра.

К полудню Кинкейд был уже на въезде в Онэнкок. Еще несколько минут занял путь к домику «госпожи» Поллот, стоявшему на отшибе. Привязав лошадь в густых зарослях, Кинкейд подкрался к дому и затаился в кустах прямо напротив крыльца.

Спустя час в дверях появилась заспанная Джоан. Облачена она была лишь в корсет и потрепанную юбчонку. Ее кудрявая шевелюра была неприбрана, ноги босы, а припухшие глаза красны. Она плеснула воды в ведерко и стала умываться. В этот момент Кинкейд и подошел к ней.

— Здравствуй, красавица, — протянул он. — Что-то ты заспалась сегодня, а?

Глаза Джоан округлились. Она вздрогнула, уронила ведро, вода полилась ей прямо на ноги. Однако испуг ее был недолгим. В следующую же минуту она уперла руки в свои крутые бедра и заявила решительно:

— Вали отсюда, Кинкейд.

— Ну, разве так встречают друзей, с которыми столько пережито?

Джоан метнулась к дому, но Кинкейд опередил ее. Он загнал девицу в угол, припер ее к стенке и, ухмыляясь, стал смотреть прямо в лицо.

— Чтоб ты сдох, — зашипела она. — Ты навел на меня шерифа, ты, белобрысый сукин сын.

— Нет, голубушка, этого не было. Напротив, ты подставила меня, чтобы получить награду.

Ответом ее была грязная брань.

— Ну, Джоан, так не годится, — спокойно молвил Кинкейд. — Разве дамам позволительны такие речи?

— Я думала, тебя повесят. Я так надеялась, что тебя повесят… Чего ты хочешь от меня? Зачем явился?

Кинкейд обхватил ее и привлек к себе.

— Джоан, Джоан, — заворковал он. — Ты думаешь, можно мое желание выразить словами?

— Да от тебя одни неприятности!

Он провел рукой по ее многочисленным округлостям.

— Красавица, как же больно слышать такие слова! Но разве ты позабыла, как сладко нам было с тобой?

— Я не связываюсь с пиратами и бандитами, — поджала губы девица. — Я честная проститутка.

Он медленно провел большим пальцем по ее пухлым губкам.

— Этот ротик так и просится на поцелуй, — тихо, нараспев произнес Кинкейд. — А я ведь скучал без тебя.

Джоан хмыкнула, нахмурилась, огляделась по сторонам, не видит ли их кто.

— Ладно, заходи, — неохотно бросила она. — Пока никого нет кругом.

Насмешливо поклонившись, Кинкейд вошел.

— О, какие запахи! Уж не бекон ли?

Джоан быстро задернула занавески на кухне, потом накинула платьишко, бывшее когда-то ярко-желтым.

— Мог бы и отвернуться, когда женщина одевается, — заметила она.

— А мне нравится смотреть на тебя.

На ее круглых щечках вспыхнул румянец, а в глазах появился озорной огонек.

— Да будет тебе, — отмахнулась Джоан. — Ты всегда так сладко поешь, когда тебе что-то нужно. — Она вдруг нахмурилась. — Небось, в карманах опять ветер, а ты вот беспокоишь меня, зная прекрасно, что я всего лишь бедная девушка, с трудом зарабатывающая себе на хлеб.