— Наверное, это какие-то дети, — неуверенно предположил я, замечая все больше фигур.

— Это среди ночи-то?! — поинтересовался Фостер.

— Что же это тогда? — Я схватил собеседника за руку. — Во имя всего святого, что это?

Фостер высвободился. Презрительно указал на Пула:

— Спрашивайте его.

Тут я вспомнил, как Фостер набросился на моего друга лишь несколько минут назад, а вместе с тем охватившую меня ярость до того, как мое внимание привлекло то, что пряталось в зарослях. То, что явилось вновь на земле. Несомненно, мое лицо выдавало внутренние переживания, когда я пытался оправдать действия Фостера основательными причинами к тому, ибо он спросил:

— Неужели вы сомневаетесь в том, что именно из-за его стараний мы видим за окном крадущихся в ночи?

— Всего лишь несколько подозрительных типов, — пренебрежительно бросил я.

— Типов! Вы говорите так, словно этот дом по мановению волшебной палочки вдруг сделался спокойным и нормальным. Вы все еще не поняли, что это на самом деле?

От окна донесся звук, словно кто-то царапает по стеклу, и я успел заметить тонкую белую руку, через секунду скрывшуюся из виду. Невольно я вскрикнул. Неудивительно: ссохшаяся плоть, приставшая к костям, была трачена тленом. С трудом сдержав тошноту, я отвернулся от окна. Фостер знал, с чем мы столкнулись, но и его била дрожь. Однако у него хватило силы духа изъясняться вразумительно:

— В дом они проникнуть не могут. Ни один. Их не пропустят искривленные двери и оконные рамы.

— "Их"? — ошеломленно пробормотал я. — Что они такое?

Когда он заговорил, голос его был сухим, бесстрастным и деловым.

— Это монахи, убитые на этом самом месте, — пояснил мне Фостер. — Даже после смерти они служат тому, кто основал здесь их гнусное аббатство. Тому, кого повесили, выпустили кишки и четвертовали в деревне. Именно они или, точнее, их останки бродят вокруг дома.

Снаружи донесся звук, словно ломали ветки, и в окно влетел камень. На пол посыпались осколки. Завывая и свистя, ворвался в комнату порыв ветра. Чудовищными крыльями захлопали на ветру занавески.

— Отойдите! — крикнул Фостер. — Как можно дальше отойдите от окна!

Не успел он закончить фразу, в окно влетел очередной камень, сметая остатки стекла в раме, и, отскочив от письменного стола, со звучным стуком ударился о стену в дальнем конце комнаты.

— Надо унести отсюда Пула, иначе какой-нибудь камень убьет его.

Фостер кивнул в знак согласия и предложил:

— Отнесем его наверх. Там он будет в большей безопасности.

Взвалив бесчувственного Пула на плечи, мы заторопились из кабинета. И очень своевременно: еще два камня один за другим влетели в окно. Пока мы поднимались вверх по лестнице, удары и стук раздавались один за другим, камни летели все чаще, их бросали с нарастающей яростью, словно на дом обрушился чудовищный град.

— Они пытаются нас запугать и вынудить на безрассудную попытку бегства, — объяснил Фостер.

Мы выглянули посмотреть, что делается в парке, положив Пула в безопасности в коридоре второго этажа. Прячущиеся в глубоких тенях деревьев фигуры были в некотором смысле нереальны. Они казались какими-то противоестественно размытыми, зрение не могло должным образом на них сфокусироваться. Старательно напрягая глаза и вглядываясь в темноту, я смог мельком увидеть безобразные костлявые тела, замотанные в лохмотья, которые, вероятно, раньше были монашеским одеянием.

В стену с глухим стуком ударился камень.

— Теперь они пытаются добраться до нас здесь, — сказал Фостер, когда мы ретировались из комнаты и закрыли за собой дверь.

Послышался звон разбившегося стекла.

— Зачем же такие крайности? — спросил я, вцепившись в перила, спускаясь вместе с Фостером.

— Возможно, они боятся нас.

Боятся?! — Едва ли мне удалось скрыть недоверие.

Покачивая головой, Фостер сказал:

— Не заблуждайтесь относительно этих существ, наделяя их несокрушимостью лишь оттого, что они якобы победили смерть. Все это видимость и обман. Они не в состоянии ни остановить червей, разъедающих их тела, ни вздохнуть своими пергаментными легкими. Они с такой легкостью разбили окна, но у них не получится проникнуть в них, чтобы добраться до нас. Может быть, поэтому, — продолжал он, с каждым словом становясь все увереннее, — мы сможем порвать ту тонкую, хрупкую нить, что все еще связывает их с подобием жизни.

— И вы знаете, как это сделать? — спросил я.

— Возможно, — отвечал Фостер. — Но для этого нам придется спуститься к их истоку, добраться до первопричины. — Я бросил на него недоуменный взгляд, и Фостер уточнил: — Спуститься в подвал.

Я отчаянно затряс головой:

— Ни за что! Я уже достаточно там натерпелся. Ничто, ничто на свете не заставит меня вновь спуститься туда.

— В таком случае, — сказал Фостер, — не стану вас вынуждать следовать за мной.

— Вы действительно собрались туда? — на всякий случай переспросил я.

— Да. Возможно, я выгляжу как чудак или старый дурак. Бог его знает, может, так и есть в некотором смысле. По я осознаю свой долг и постараюсь исправить то зло, которое высвободил ваш безрассудный друг.

— Да и до Пула водилась нечисть, — гнул свою линию я. — Вы же сами говорили.

— Да, водилось, — твердо отвечал Фостер. — Нечто одинокое и безмолвное, неспособное собрать под свое крыло других. Так было до тех пор, пока это нечто не проникло в подвал и не завладело голосом Пула, чтобы произнести необходимые слова заклинания и возвратить к подобию жизни свою дьявольскую братию. — Он раздраженно покачал головой. — Мы теряем время. Если вы не пойдете со мной в подвал, то, может, хотя бы проведете до ведущей туда двери? Мне может понадобиться ваша помощь.

— Конечно же, я пойду с вами туда, — сказал я, — если вы считаете это необходимым.

Добравшись до двери, Фостер остановился и осмотрел расположенные рядом с ней полки. На одной оказалась груда инструментов: молотки, гвозди, ржавые плоскогубцы, пила и нечто напоминающее часть коловорота. Потянувшись за одним из самых тяжелых молотков, Фостер сказал:

— Это пригодится на тот случай, если я нарвусь на неприятности.

Он сухо хмыкнул, достал керосиновую лампу и зажег ее. Легонько встряхнув, прислушался к обнадеживающему плеску в почти полном резервуаре с керосином.

Приторочив к поясу молоток, он взялся за дверную задвижку и спокойно ее открыл. Из распахнутой двери хлынуло отвратительное зловоние, смрад разложения, и нас обоих затошнило, стоило чуть вдохнуть подвального воздуха. В ужасе вскрикнув, Фостер отпрянул от двери. Во мраке мне померещилось какое-то движение, послышался странный шаркающий звук. Одним порывистым, но решительным движением Фостер высоко поднял лампу. Свет разогнал тьму, и мы увидели сутулую косматую фигуру в лохмотьях, с ссохшимся, как будто отмеченным проказой лицом, на котором горели глаза, свирепо буравящие нас. Под остатками монашеской рясы спина существа согнулась пополам, оно все дрожало, силясь распрямиться, стоя на самой верхней ступени лестницы.

Не хватит слов описать тот ужас омерзения, который тварь вселила в меня своим видом: когтистые руки, щели глазниц в складках гниющей плоти, страшные пятна разложения, испещрившие тело. Даже когда я увидел на лице существа неровные, покрытые пятнами шрамы в местах, где заново соединили расчлененные останки аббата, от ужаса я не мог заставить сорваться с губ крик, душивший меня.

Надтреснутым шепотом я просил Фостера отойти от двери подальше на тот случай, если скрюченная мерзость потянется к нему когтистыми лапами. Онемев от ужаса или омерзения, Фостер лишь качнул головой со словами:

— Он может просунуть руки в дверь ничуть не лучше, чем я смог бы проникнуть своими пальцами вглубь каменной кладки. — Тут он сухо рассмеялся и добавил: — И этим обстоятельством грех не воспользоваться.

С этими словами он внезапно выхватил молоток из-за пояса и занес руку для удара. Раскачивающаяся лампа отбрасывала на лицо существа резкие тени, подчеркивая жуть разложения, словно под кожей копошились невидимые личинки. Со всей силы Фостер опустил молот на голову страшилища. Существо едва ли заметило молоток, готовый сокрушить его кости. Послышался сухой треск крошащихся костей, старых и хрупких, из мерзкой раны вытекла черная гниль. Руки аббата слабо дернулись, словно пытаясь добраться до Фостера, но тот мгновенно отпрянул, руки его уже были вне досягаемости. Молоток упал на пол, а труп заколыхался в дверях. Вместе с отвратительной черной жижей из раны в черепе пульсирующим потоком извергались извивающиеся белесые черви, падавшие на пол.