Внезапно пусть Сергею преградили двое в милицейской форме.

— Сержант Петкевич, — представился один. — Ваши документы, гражданин!

— Не-ету, — заплетающим языком проговорил Сергей.

— Вы пили?

— На-а ба-анкете в ре-есторане. Друг при-игласил.

— В нетрезвом виде в общественном месте шататься гражданам запрещено. Мы вас доставим в вытрезвитель.

— Да ка-ак вы сме-ете! — Кострица возмутился. — Я пи-исатель!

— Вы член Союза? Есть удостоверение?[2] — спросил Петкевич.

— По-ока что не всту-упил. Но это бу-удет скоро.

— После того как вступите, тогда и станете писателем, — сказал Петкевич. — Пока же просто гражданин. Валера, взяли!

Милиционеры подхватили нарушителя под руки и отвели к «уазику», стоявшему у тротуара, где запихнули в отсек без окон, так называемый «собачник». Сергей не помнил, как его доставили в какое-то помещение, где для начала он был осмотрен фельдшером, после чего в журнал со слов задержанного вписали его данные. Затем Сергея отвели в уставленную койками большую комнату и велели отдыхать. Он кое-как разделся, хотя носки стащить не смог — так и заснул в них, укрывшись одеялом.

Проснулся он от чьих-то голосов. Неподалеку разговаривали двое.

— Культурно тут у них, — делился впечатлением один. — На койках чистое белье и одеяла шерстяные.

— За культуру эту ты хорошо заплатишь, — сообщил второй. — Пятерка за обслуживание в вытрезвителе и 10 рублей штрафа за появление в общественном месте в нетрезвом виде.[3] И на работу сообщат. Лишишься премии, тринадцатой зарплаты.

— Что, правда? — первый не поверил.

— Еще какая! Я тут не в первый раз…

Кострица сразу вспомнил вчерашний вечер и едва не застонал. Не повезло ему. Беда… И все из-за Чернухи! Устроил, сволочь, свой банкет, из-за чего Сергей и пострадал. Скотина…

Тем временем в комнате, где отдыхали пьяницы, вспыхнула вторая лампочка под потолком, добавив света. У входа встал сержант милиции.

— Вставайте, граждане! — объявил он громко. — Одевайтесь и по одному идем к дежурному. Там вручат вам квитанции на плату за пребывание в вытрезвителе и штраф.

Пришлось вставать и одеваться, пристраиваться в очередь, тянувшуюся в коридоре к кабинету дежурного офицера. Как рассмотрел Сергей, его товарищи по несчастью не выглядели опустившимися алкоголиками. Одеты хорошо, а лица, хоть и помятые с похмелья, но пропитыми не смотрятся.[4] Из кабинета мужчины выходили с квитанцией в руках и шли с ней в кассу учреждения. За пребывание в вытрезвители взимали плату прямо в этих стенах — ну, с тех, кто не пропился до последнего рубля.

Если бы начинающий писатель прислушивался к телефонному разговору в дежурке, то наверняка догадался бы, что неприятности этим не исчерпываются.

— Иван Михайлович! Задержан тип из интересующей вас категории. Да, документов нет, но личность проверили по адресной справке. Понял, задержу насколько надо. Надеюсь, ко мне больше нет претензий? Спасибо.

Милиционер с облегчением положил телефонную трубку, снял фуражку и вытер лоб. Служить стало трудно…

С приходом на должность Генерального секретаря ЦК КПСС Андропова, до этого возглавлявшего Комитет госбезопасности, комитетчикам предписывалось каленым железом выжигать все негативные явления в милиции, которых накопилось много. Опера КГБ ловили «коллег» из параллельного ведомства на мелком компромате и заставляли трудиться информаторами, не оформляя их как официальную агентуру — сотрудник госбезопасности, даже внештатный, должен быть кристально чист, чего никак не скажешь о бывшем участковом, попавшемся на пьянстве и переведенном в заместители помощника дежурного по медвытрезвителю.

Поэтому Сергей квитанции не получил. Хмурый старлей сказал расстроенному литератору:

— Обождите. С вами побеседуют.

Кострица удивился, но не посмел протестовать. Сидеть в коридоре пришлось около часа, потом сержант провел его в отдельный кабинет. Там за столом сидел мужчина в штатском, лет тридцати пяти, с невыразительным лицом.

— Здравствуйте, — сказал Сергей. — Моя фамилия Кострица.

— Присаживайтесь, гражданин, — мужчина указал на стул, дождался, пока Сергей устроится на нем, после чего продолжил. — Меня зовут Иван Михайлович, я оперуполномоченный Управления КГБ по городу Минску и Минской области. Хотел бы с вами побеседовать. Не возражаете?

— Нет, — сказал Кострица. Куда уж возражать…

— Милиционерам, задержавших вас на улице, говорили, что вы писатель. Это правда?

— В Союз писателей пока что не вступил, — сказал Сергей, — но собираюсь. В феврале в издательстве «Мастацкая литаратура» выходит моя книга. В прошлом году в журнале «Неман» опубликовали мою повесть.

— Приятно познакомиться с талантом, — кивнул Иван Михайлович. — Жаль только, что при таких печальных обстоятельствах. Ну, что ж вы так неосторожно повели себя, Сергей Степанович? Напились, угодили в вытрезвитель. Теперь вас оштрафуют, направят сообщение на работу. Лишитесь премии, тринадцатой зарплаты. Вы коммунист?

— Член партии, — кивнул Кострица.

В КПСС Сергей вступил без затруднений — туда рабочих зазывали. Не пьяница, работаешь старательно — подходишь в коммунисты. Но работяги в партию не рвались — зачем им? Платить ей взносы — до трех процентов от заплаты,[5] еще нагрузят поручением. В КПСС стремились ИТР,[6] поскольку беспартийному карьера не светила. Но на заводах соблюдали квоту: три члена партии из рабочих на одного из ИТР, поэтому нередко сами инженеры уговаривали станочников и слесарей вступить в передовой отряд социалистического общества. Сергей же рассудил, что членство в партии ему поможет в будущей писательской карьере, поэтому стал коммунистом.

— Исключат из КПСС, — «обрадовал» Иван Михайлович. — Такой проступок коммуниста позорит партию. Как представляется, с вступлением в Союз писателей проблема тоже будет. Не исключено, что и с издательством –им не нужны такие авторы.

— И что же делать? — пригорюнился Кострица. Картина, нарисованная кагэбистом, рвала душу. Все планы рушились, а то, к чему он так стремился, уплывало в заоблачную даль.

— Мы можем вам помочь, — сказал Иван Михайлович. — Не будет сообщения из вытрезвителя и штрафа — тоже. И в партии останетесь. Поскольку за вами других серьезных нарушений не замечено, готов поверить, что вы наш человек и заслуживаете шанса исправить положение.

— Конечно! — с готовностью подтвердил Сергей, догадываясь, куда клонит опер.

— В Союзе писателей БССР, по нашим сведениям, царит нездоровая атмосфера. Некоторые литераторы, считающие себя белорусскими патриотами, а на самом деле — обыкновенные националисты, притесняют русскоязычных, сеют межнациональную вражду. Знаете, кто у них самый культовый поэт из умерших?

— Янка Купала? Максим Богданович?

— Нет. Владимир Сырокомля, написавший: «Лягчэй будзе сэрцу, як згінець маскаль»[7]. Вы как коммунист понимаете, что мириться с подобным абсолютно невозможно?

На секунду зажмурившись, Кострица принял решение. Далось оно ему легко.

— Согласен на сотрудничество. Все, что в моих силах. Не только ради вашей помощи в связи вот этим, — он глазами указал на стены милицейского учреждения, куда попал по собственной дурости. И добавил в голос пафоса: — А как советский человек и патриот.

— Прекрасно! Вижу, что не ошибся в вас, — кивнул Иван Михайлович. — Мы оформим с документы о привлечении вас к работе КГБ в качестве нештатного сотрудника. Как только вступите в Союз писателей, жду от вас подробную информацию.

Тут у Сергея словно прорвало какую-то внутреннюю плотину. Быть стукачом у «конторы» считалось не слишком благородным делом, но раз уж Рубикон прошел, терять-то нечего.

— Я уже сейчас готов кое-что сообщить, наверняка вас интересующее.

Он рассказал о разговоре в ресторане, приписав Чернухе часть слов, которых тот не говорил. Мол, порочил меры партии по укреплению дисциплины, заявляя, что это ерунда и делу не поможет, поскольку проводимая КПСС политика неправильная в корне. Пример нужно брать с капиталистических государств. Пусть будут в СССР бездомные и безработные — так даже лучше, поскольку остальные станут держаться за работу.