— Я так рада, что вы с папой снова дружите, мамочка, — счастливо пропела Конфетка, болтая ногами.

— Что ты имеешь в виду? Мы с папой всегда дружим, — резко ответила мама.

Я попыталась взглядом остановить Конфетку. Неужели она не поняла, что родители изображают идиллию только ради журналистки? Но Конфетка моего взгляда не заметила, зато его перехватила мама:

— Не морщи нос, Солнце, смотрится отвратительно. И что ты на себя нацепила, господи ты боже мой! Это болеро тебе уже мало! Школьные туфли под джинсы! На что они похожи! Где твои ботинки? Ужас какой, я целое состояние трачу на твою одежду, а ты одета так, будто только что вернулась с распродажи в секонд-хенде!

Она все говорила, не останавливаясь, ждала, когда же я начну дерзить в ответ, чтобы отчитать еще и за наглость. Молчу. Не шевелюсь. Засунув руку в рукав, поглаживаю буквы адреса.

Я перестаралась. Вернувшись в спальню, когда эта тупая журналистка и фотограф в конце концов ушли, я взглянула на руку и увидела, что надпись смазалась, но все-таки прочитать было можно. Я выписала адрес в школьный блокнот, чтобы не потерялся.

Потом я открыла шкаф. Город-Гардероб зовет меня, но сегодня я подошла к одежде, сбитой в левый угол, и щелкаю вешалками, пока наконец не нахожу черную кожаную куртку. Она мне уже мала. Сильно жмет в подмышках и не сходится на груди. Мне она больше не нужна, а Конфетка за мной вещи не донашивает, ей всегда покупают только новое. И хорошо, меньше народу будет ко мне заглядывать, правда?

Но все равно мне не по себе от чувства вины, когда я заворачиваю куртку. Она такая мягкая, что легко уместится в большой конверт. Я поискала бумагу для письма. У меня есть старая почтовая бумага с дурацкими медвежатами, танцующими по углам. Кажется, она мне досталась после какого-то праздника. Но сейчас она смотрится слишком по-детски. Доля будет смеяться над этим листком, но ничего не поделаешь.

Я села на край кровати, положила бумагу на большую книгу и начала писать.

Я вычеркнула «наверное» и заменила на «оказывается», потому что иначе она подумает, будто я ей не верю.

Я хотела приписать еще: «Это потому, что она злюка» (так оно и есть на самом деле), но отказалась от этой идеи: все-таки это будет предательством с моей стороны. Я вспомнила, что пишут в журналах о знаменитостях, если знаменитости кричат и ругаются.

Мне очень понравилась эта фраза. Надеюсь, я пишу без ошибок.

Мой электронный адрес: [email protected].

Я сунула письмо в куртку и аккуратно заклеила ткань скотчем. Хочу отправить эту посылку прямо сейчас, значит, придется рискнуть и осторожно спуститься вниз.

Я прислушалась. Никто не кричит, никто не плачет. Из комнаты, где смотрят телевизор, доносится музыка, поет Дэнни Килман. Может, они там оба сидят, обнявшись, на диване и вспоминают старое? Я с облегчением выдохнула и на цыпочках подкралась к кабинету. Злючка уже давным-давно ушла, а здесь у нее вся канцелярия. Я взяла большой почтовый конверт, в каких она отправляет сувенирные наборы с портретом Дэнни Килмана другим не менее преданным фанатам.

Маленькая кожаная куртка как раз там поместилась, я заклеила конверт и написала адрес. У Злючки есть специальная маркировальная машинка, так что одно движение — и моя посылка готова! Здесь же стоит большая сумка с письмами, которую Джон отвезет завтра утром на почту. Я сунула конверт подальше, в самую середину.

Есть! Я так собой горжусь, что решила спуститься в кухню и порадовать себя чем-нибудь. Маргарет уходит домой после того, как подаст ужин. На кухне работает посудомоечная машина. Хорошо, никто не услышит, как я открываю упаковку мороженого. Я отлично знаю, где оно лежит.

У кухонной двери у меня уже текут слюнки, но как только я открыла ее, в горле пересохло. Папа! Он стоит спиной ко мне, копается в морозилке. Тоже мороженого захотел? Я улыбнулась. Вообще-то папа на диете. Роуз Мэй постоянно ему читает проповеди, что рок-звездам, тем более в его возрасте, толстеть нельзя. Папе можно только рыбу и курятину с овощами на пару; впрочем, он часто просит Маргарет что-нибудь поджарить с корочкой, как он любит. Сладкое ему нельзя, но прямо сейчас он доедает эскимо, разговаривая по телефону.

Я с упреком смотрю на него, хоть он меня и не видит. Если он в хорошем настроении, я его немного подразню. Дождусь, когда он закончит разговор, подкрадусь и крикну: «Ага, попался!» Вот будет смеху!

Он уже смеется, только тихо, очень-очень тихо и шепчет: «Плохая, плохая девчонка!»

Кому это он? Ни с кем из нас он никогда не говорил таким теплым и хриплым голосом, даже с Конфеткой.

— Но звонить больше не смей. И тем более кидать эсэмэски. Знаешь, какой скандал Сюзи закатила, когда прочитала твое последнее сообщение?

Я сглотнула и не шевелилась.

— Я знаю, знаю, я бы сейчас все отдал, лишь бы быть с тобой рядом, малышка, — пробормотал папа. — Эта ночь была просто волшебной, но я не могу больше рисковать. Роуз Мэй хочет заключить договор на выпуск нового альбома как раз к выходу фильма в большой прокат на следующей неделе. Да, да. Знаю, это отличный рекламный ход, но я же играю в порядочного семьянина. Одно из условий контракта. Да, меня самого это достало. Мы скоро будем вместе, детка. Я обещаю. Не могу больше ждать.

Дрожа, я крадусь обратно. Я стою в холле и слышу, как из гостиной несется «Навеки и навсегда». Навеки и навсегда! Папа нас бросает, он уходит от нас!

Я вбежала в гостиную. Мама на диване, белый топик помялся, волосы спутались, она сонно посмотрела на меня, улыбаясь. У нее в руках бокал белого вина. Кажется, она выпила намного больше.

— Я думала, ты уже в постели, Солнце, — промычала она и протянула мне руки, забыв про бокал. — Ой, — воскликнула она, облившись вином. — Вот неуклюжая. Иди сюда, дорогая. Иди сюда и смотри на своего старого умницу папку. Смотри, толпы народу поют вместе с ним, машут руками, все эти девицы наизусть шепчут слова…

— Мам.

— Все его хотят, а он наш, Солнце. Он наш Дэнни, мы его любим, дорогая, правда? Бывает, конечно, сбежит на полночи, чтобы мы тут все с ума сошли, гадая, где он, но в итоге-то он все равно вернется.

— Мама, а если однажды не вернется? — спросила я. — Если однажды он уйдет к другой?

— Что? Замолчи немедленно! Вечно ты все портишь! Что, без этого нельзя? Иди спать! И посмотри, где там папа. Он пошел за вином.

Она сказала, что я вечно ей все порчу? Тогда сейчас испорчу все окончательно! Но я посмотрела на ее помятую блузку, увидела, с какой злостью она смотрит на меня. Она похожа на раскапризничавшуюся Конфетку. Слишком молода для мамы.

И я ничего ей не сказала. Вышла в холл. Не знаю, закончил ли папа говорить по телефону.

— Папа! — позвала его я. — Папа, мама тебя ждет.

Ну так вот, мистер Робертс собрал нас в школьном зале. Мы по очереди должны подниматься на сцену и показывать свои номера. Глупо, конечно: первая репетиция, никого, кроме нашего класса, мистера Робертса и миссис Эвери, учительницы по физкультуре, а мы нервничаем. Девчонки визжат и хохочут, мальчишки толкаются, и даже Ангелина струхнула, ходит туда-сюда, хрустя пальцами.