И вдруг Мельников вспомнил, что сам поступил таким же образом. А он знал, знал по опыту… Краска стыда залила его лицо. Упрекать других в том, в чем и сам виноват! Хорошо, что он ничего не сказал вслух.

— Оба корабля летят со скоростью тридцати двух километров в секунду. Точнее — тридцать два и сорок одна сотая…

Прежний Белопольский! Лаконичный, точный!

“Что с ним?”

И впервые мелькнула догадка: “Не из-за нас ли? Не наша ли мнимая гибель всему причиной?”.

— Если они повернут, человек будет отброшен с большой силой. Простой веревкой здесь не обойдешься. Как жаль, что мы не знали раньше особенностей “фаэтонца”. Мы сильно рисковали.

— Радиолокатор не видит ничего опасного впереди, — успокоительно сказал Зайцев.

— Опасность может возникнуть мгновенно. Кто знает, на какую дистанцию реагируют автоматы фаэтонцев.

Но вот Князев приблизился к выходной камере. Еще минута — и зеленая лампочка на пульте показала, что наружная дверь закрылась за ним.

— Теперь рассказывай, и как можно подробнее, — сказал Белопольский обычным спокойным голосом.

— Подождем Князева.

— Тогда мы сами тебе расскажем.

***

— Почему же вы решили еще раз пуститься в погоню за нами? — спросил Мельников, когда Зайцев закончил короткий, но подробный рассказ обо всем, что случилось после внезапного отлета с Венеры.

Ни единым словом инженер не коснулся того состояния, в котором находился Белопольский, но Мельников догадался сам. Бросалось в глаза явное противоречие в рассказе. Выходило, что узнав с Земли о “фаэтонце”, “СССР-КС3” повернул обратно не сразу, а через два дня. Этого не могло быть. Никакими соображениями нельзя было оправдать подобное промедление в таких обстоятельствах.

Все было ясно. Странности, которые он заметил у Белопольского, подтверждали догадку.

Мельников посмотрел на Константина Евгеньевича и встретил непривычно смущенный и даже робкий взгляд. И чувство любви к этому человеку, так много пережившему из-за него, с щемящей жалостью волной хлынуло в сердце. Захотелось сейчас же, сию минуту обнять учителя, расцеловать морщинистое лицо…

— За вами, — ответил Зайцев, — непрерывно наблюдали с Земли. Когда выяснилось, что “фаэтонец” день за днем не меняет направления и скорости полета, Камов предложил сделать последнюю попытку приблизиться к нему. На этот раз удалось. Почему вы так часто поворачивали?

— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Мельников, — говорит народная мудрость. Если бы “СССР-КС3” сразу догнал нас, мы могли бы действительно бросить корабль фаэтонцев на произвол судьбы. Наука понесла бы большой ущерб. Ведь мы не знали тогда, что кольцевым кораблем можно управлять. Все к лучшему.

Белопольский опустил голову. Он понял, что этими словами Мельников отвечает на просьбу о прощении, высказанную сразу при встрече.

— Теперь мы ждем вашего рассказа, — сказал Зайцев.

Он включил экран, чтобы Топорков, находившийся в радиорубке, также мог слышать.

— Говорите!

И очень часто то один, то другой из членов экипажа “СССР-КС3” невольно бросал взгляды на экран, словно вид корабля фаэтонцев самим фактом своего близкого соседства доказывал реальность того, что они слышали.

Все, что говорил Мельников, было правдой, такой же несомненной, как несомненно было присутствие самого Мельникова в рубке управления, правдой о пребывании двух людей в мире отдаленного будущего, правдой, чудовищно неправдоподобной, которую любой трезвый человек счел бы сплошной фантазией.

Он говорил о питании воздухом, об управлении мыслью, о металле, превращающемся в пустоту, о неведомых аппаратах, которые по “своей воле” управляют сном и бодрствованием человека, о самостоятельном маневрировании звездолета, автоматы которого заботливо охраняют его в пустоте пространства. Он рассказывал им о стенах, которые по желанию становятся прозрачными и теряют эту прозрачность, о “стеклянных” мостиках, висящих без опоры, о пульте управления, в глубине разноцветных граней которого горят загадочные огоньки, становящиеся неподвижными, когда в кресло садится пилот, точно они видят его и готовы выполнить его волю.

И. когда смолк негромкий голос Мельникова, в рубке наступило длительное молчание.

Его прервал Белопольский.

— Ты прав, — сказал он. — Корабль фаэтонцев надо спасти, спасти во что бы то ни стало.

— Приказывайте, Константин Евгеньевич!

Словно тень легла на лицо академика. Мельникову показалось, что Константин Евгеньевич хочет что-то сказать, но не может решиться. И каким-то особым чутьем он догадался…

Зайцев закусил губу и отвернулся. Он тоже понял, что сейчас произойдет.

Экран погас. Точно не желая слушать, Топорков выключил его.

— Приказывать? — едва слышно сказал Белопольский. — Я потерял это право. — Он сделал над собой ясно видимое усилие и сказал громко и твердо:

— На борт “СССР-КС3” вступил его командир. Командиру не приказывают. Его приказы выполняют. Я жду!

— Константин Евгеньевич, — умоляюще прошептал Мельников.

— Если хочешь, пошли радиограмму на Землю. Ответ Камова может быть только один. — Он помолчал. — Об одном попрошу тебя. Предоставь мне честь довести “фаэтонца” до Земли. Доверь его мне, Второву и Коржевскому. Только так я могу оправдаться если не в глазах людей, то в своих собственных. Слишком много было ошибок. Ошибок преступных.

Мельников понял, что спорить бесполезно. По лицам товарищей он видел, что решение Белопольского их не удивило. Но он не мог так, сразу, согласиться принять на себя командование кораблем.

— Хорошо! Я радирую Камову. Пусть он решит этот вопрос.

— Идите! — сказал Белопольский.

Все поняли, что это относится не только к Мельникову. Константин Евгеньевич хотел, чтобы его оставили одного.

— Я очень боюсь за него, — сказал Зайцев, когда круглая дверь рубки управления закрылась за ними, — как бы он…

— Кто? Белопольский? Бросьте об этом думать. Это совершенно невозможно. Исключается. Но расскажите мне обо всем более подробно.

И, пока радиограмма летела через бездну пространства, Зайцев и Топорков рассказали все.

В свете этого рассказа было очевидно, что решение Белопольского естественно и закономерно. Но что ответит Сергей Александрович?..

Ждать пришлось долго. Камова не было на радиостанции, и с ним связывались по телефону. В Москве сейчас было пять часов утра.

Но наконец четкий голос радиста передал ответ директора Космического института и председателя правительственной комиссии:

— Говорит Камовск. Мельникову. Поздравляем с благополучным окончанием фаэтоновского плена. Передайте экипажу “СССР-КС3” благодарность за самоотверженный труд по спасению командира и его спутника. Решение перевести Белопольского на борт “фаэтонца” считаем правильным. Обдумайте вопрос о посадке фаэтонского корабля на Землю. Возможно, что лучше совершить тренировочный спуск на небесное тело с меньшей силой тяжести на нем. Например, на Луну. Окончательное решение вопроса предоставляем на ваше усмотрение. “СССР-КС3” — направиться прямо к Земле. Счастливого полета! Камов. Волошин. Внимание! Передаю радиограмму по личной просьбе Мельниковой: “Счастлива. Целую. Оля”. У меня все.

— Приняли полностью, — как обычно ответил Топорков.

— Свершилось! — задумчиво сказал Мельников. Он вздохнул. — Ну что ж, может быть, это и к лучшему. Я мечтал сам привести “фаэтонца” на Землю. Не судьба!

— Белопольский справится, — сказал Зайцев.

— Каким тоном вы это говорите, Константин Васильевич? Конечно справится, и гораздо лучше меня. Белопольский остается Белопольским, что бы ни случилось. Все это результат, правда непонятного, но безусловно временного упадка духа. Мы еще полетаем под его командованием.

Зайцев и Топорков молча переглянулись. Борис Николаевич все еще не понимает, что Белопольский как командир звездолета человек конченный. Даже ответ Камова не убедил его в этом. Что ж! Поймет со временем.

Камова не убедил его в этом. Что ж! Поймет со временем.