Белопольский обернулся к нам.

— Картину, нарисованную Сергеем Александровичем, — сказал он, — можно дополнить. Все звезды, которые вы видите вокруг, и еще бесчисленное количество других, которых вы не видите из-за слабости человеческого зрения, являются единой звездной системой, называемой Галактикой. Чтобы отсюда долететь до ближайшего края нашей Галактики с той скоростью, которую имеет сейчас корабль, нужно девяносто миллионов лет, а если направиться к противоположному ее краю, то мы добрались бы до него только через семьсот миллионов лет непрерывного полета. Но наша Галактика не единственная во Вселенной. В настоящее время известно свыше ста миллионов таких же Галактик, как и наша. Предполагают, что все они входят в единую систему, называемую Метагалактикой. Нет никаких оснований предполагать, что Метагалактика существует в единственном числе. Вероятно, их также бесчисленное множество.

— Помилосердствуйте, Константин Евгеньевич! — шутливо сказал Камов. — Этого более чем достаточно.

Мое воображение было подавлено словами Белопольского. Наша грандиозная экспедиция после всего услышанного показалась мне чем-то вроде небольшой прогулки.

— Смогут ли люди когда-нибудь, — сказал я, — до конца постигнуть всю необъятную Вселенную, раскрыть все ее тайны?

— Никто необъятного объять не может, — сказал Пайчадзе. — Я, конечно, шучу. Смогут, Борис Николаевич! Смогут тогда, когда наука и техника будут во много раз могущественнее, чем теперь. Помните слова товарища Сталина: “Нет в мире непознаваемых вещей, а есть только вещи, еще не познанные, которые будут раскрыты и познаны силами науки и практики”.

Снова на борту корабля наступило продолжительное молчание. Его самым неожиданным образом нарушил Белопольский. Он вдруг посмотрел на часы и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Сколько времени потеряно даром! Надо начинать наблюдения.

Пайчадзе посмотрел на него с искренним изумлением.

— Вы способны сейчас заняться научной работой? — спросил он. Константин Евгеньевич даже не ответил. Он слегка пожал плечами и, неловко цепляясь за ремни, направился к телескопу. По губам Камова скользнула чуть заметная улыбка.

— Я не могу работать, — сказал Пайчадзе. — Я буду смотреть на Землю, пока она близко.

Поведение Белопольского показалось мне странным. Я сам не мог отвести глаз от планеты, на которой родился и вырос и которая, как мне теперь казалось, быстро становилась все меньше и меньше.

Камов и Пайчадзе, подобно мне, не отходили от окна. Так прошло часа два. А Константин Евгеньевич за все это время ни разу не отошел от телескопа, направленного в противоположную от Земля сторону.

“Может быть, — подумал я, — этот человек острее всех нас переживает отлет с Земли и занялся работой, чтобы заглушить тяжелые мысли”.

Верно ли я угадал причину, заставившую нашего товарища отвернуться от окна, или нет, — не знаю. Возможно, что Белопольский поступил так из-за свойственного ему педантизма, но мне невольно хотелось, чтобы мое первое предположение было правильным.

По земному счету — 10 сентября.

Через сто двадцать часов мы достигнем Венеры. Первый этап длительного пути близок к концу. Какой далекой и недоступной казалась эта лучезарная планета, так красиво сияющая на утреннем и вечернем небе Земли, а сейчас мы находимся уже близко от нее!

Близко!.. Очевидно, постоянное общение с астрономами приучило меня к астрономическим понятиям, если расстояние свыше пятнадцати миллионов километров кажется мне близким.

Венера находится сейчас между нами и Солнцем и обращена к нам неосвещенной стороной. Зато мы видим ее на фоне солнечного диска, и оба наших астронома бесконечно ведут наблюдения, столь редко доступные на Земле.

Я закончил всю программу съемок, порученную мне на этом участке пути. Работы было так много, что за два месяца я не нашел свободного времени продолжить свои записи.

Все заснятые пленки и негативы проявлены и проверены. Они ведь неповторимы. Арсен Георгиевич помог мне заполнить учетные карточки, которые я прилагаю к каждому снимку. Несмотря на огромную загруженность, этот человек всегда находит время помочь мне. Он неутомим. Долгие часы он работает в обсерватории, забывая об отдыхе.

Белопольский не отстает от него. Кроме астрономических работ, на Константине Евгеньевиче лежит обязанность производить одновременно с Камовым все сложнейшие расчеты пути корабля и его местонахождения на каждый день.

Хотя еще на Земле были заранее приготовлены расчеты на все время пути, Камов считает необходимым ежедневно, как он говорит, “определиться”. Результаты вычислений сравниваются, и еще не было случая, чтобы они разошлись между собой. В бесконечном пространстве наш корабль летит, как по невидимым рельсам.

В сутки мы пролетаем свыше двух миллионов километров; и понятно, что малейшая ошибка увела бы нас далеко в сторону от той крохотной точки, какой выглядит в этом пространстве планета Венера — “сестра Земли”, почти равная ей по объему и массе.

Камов проверяет полет корабля через каждые двадцать четыре часа, всегда в одно и то же время. Он пользуется для этого Солнцем и звездами. Измеряя видимые расстояния между определенными звездами и их положение относительно Солнца и линии полета, он вычисляет с помощью электронно-счетной машины наше место в пространстве. Два раза он включал один из двигателей. В эти минуты мы отдыхали от нашей невесомости, так как на корабле возникала ощутимая сила тяжести, правда, очень слабая.

На моей обязанности, кроме съемок, лежит дежурство у пульта. Оно ведется непрерывно, по заранее составленному расписанию; это обязанность всех членов экипажа, но, по безмолвному соглашению, Камов и я стараемся освобождать от нее обоих астрономов, которым и без того работы более чем достаточно.

Обязанности дежурного несложны: надо не допускать перегрева какой-нибудь одной стороны корабля, поворачивая его вокруг продольной оси, чтобы солнечные лучи могли равномерно нагревать всю поверхность корпуса.

Делается это с помощью массивного диска, диаметром в два метра, вращаемого электромотором. Быстрое вращение этого диска вызывает медленное вращение всего корабля. Как правило, дежурный обязан предупреждать о повороте, чтобы не помещать работе с телескопом. Задержка поворота большой роли не играет, так как белый корпус звездолета хорошо отражает солнечные лучи и нагревается очень медленно.

Затем надо контролировать состояние воздуха, удаляя из него углекислоту и заменяя ее кислородом. Все эти действия производятся нажатием соответствующих кнопок на пульте управления и проверяются по приборам, которые реагируют на все решительно изменения, происходящие как с самим кораблем, так и внутри него. Например, я уже упоминал, что мы обязаны закрывать за собой все двери, но если бы кто-нибудь забыл об этом, то соответствующая лампочка на пульте сразу обратила бы внимание дежурного мигающим красным огоньком. Рассеянность тоже предусмотрена. При чрезмерном нагреве наружной стенки диск, вращающий корабль, включится автоматически и после поворота на сто восемьдесят градусов остановится. Если дежурный забудет прекратить подачу кислорода, то кран закроется сам, как только концентрация воздуха достигнет нормы. И так во всем. Наш замечательный корабль полностью автоматизирован. Все делается с помощью чувствительных и “умных” приборов, питаемых электрическим током, которым снабжают нас портативные, но огромной емкости аккумуляторы, изготовленные по заказу Камова одним из ленинградских заводов. Заряда этих аккумуляторов хватит на внутренние потребности корабля на все семь с половиной месяцев полета. Но мы имеем еще фотоэлементную зарядную станцию, преобразующую в электрический ток непосредственно лучи Солнца. Эта гелиоэлектростанция является, так сказать, аварийной.

Все, что имеется на корабле, кроме его двигателей, допускает замену, а некоторые особо важные приборы и аппараты имеют двойную и тройную замену.