— Водолазные костюмы предназначены для профессора Баландина, Коржевского и Романова, — сказал Орлов. — Борису Николаевичу и мне не придется пользоваться ими.

Он сказал это как будто так, между прочим, но Мельников понял, что астроном второй раз пытается исправить его ошибку, и мысленно выругал себя. Как он не сообразил, что эти подробности, приятные для него, должны волновать Ольгу.

— Мне, — сказал он, — как заместителю командира корабля, придется почти все время находиться на его борту…

— Знаю, — перебила Ольга, — что ваша экспедиция полна опасностей. Я уже свыклась с этой мыслью и нисколько не беспокоюсь.

Но ее слегка побледневшее лицо говорило о другом.

Наступило неловкое молчание.

— Пожалуй, на сегодня хватит, — сказал Орлов, — Ольга Сергеевна наверное устала.

— И присесть-то тут негде! — огорченно сказал Мельников. — Можно отдохнуть на полу. Он мягкий.

— Лучше пойдем к выходу. — Ольга с ласковым упреком посмотрела на мужа.

— На своем корабле он готов проводить дни и ночи, — прибавила она, обращаясь к Орлову.

После долгих переходов из коридора в коридор они дошли, наконец, до выходной камеры.

— На вашем корабле можно заблудиться, как в незнакомом городе, — сказала Ольга, очутившись снова на дне стартовой площадки.

С чувством, похожим на облегчение, она посмотрела на голубое небо, видное между отвесной стеной траншеи и бортом корабля, и подумала, что на Земле все же лучше, чем в черных безднах Вселенной.

“Когда кончатся эти опасные полеты? Когда, наконец, он останется со мной? — подумала Ольга. — Хоть бы заболел и был вынужден остаться на Земле”.

Но ей хорошо было известно железное здоровье мужа. Она только тяжело вздохнула.

20 июня выдался на редкость хороший день. Небо было совершенно безоблачно, и легкий ветерок шевелил разноцветные флаги на чугунной ограде ракетодрома. Поле, тщательно политое ночью уборочными машинами, влажно блестело безукоризненной чистотой. Здание межпланетного вокзала, тоже украшенное флагами и тщательно убранное внутри и снаружи, имело нарядный вид, соответствующий торжественному дню.

С раннего утра улицы Камовска начали наполняться многочисленными автомашинами. Еще больше их останавливалось за чертой города и плотным кольцом окружало ракетодром. Автобусы, один за другим, непрерывно подвозили все новые и новые толпы москвичей, желающих присутствовать при старте “СССР-КС3”.

В самый Камовск можно было попасть только по особым пропускам. Еще меньшее количество людей могло пройти в здание вокзала. Всем остальным было предоставлено любое место вокруг города, и уже к десяти часам все окрестности, насколько хватал глаз, были заполнены гудящей толпой. Дороги, даже самые дальние и неудобные, были переполнены автомобилями и автобусами. На главном шоссе, предназначенном для тех, кто мог проехать в самый город, стояли плотные толпы любопытных, желавших увидеть участников полета. Оставалась свободной только узкая полоска, едва достаточная для проезда одной легковой машины. Автомобили замедляли ход и буквально “продирались” через эту живую стену.

Когда проезжал кто-нибудь из участников экспедиции, раздавался гром приветствий. Звездоплавателей узнавали по портретам или по костюму — коричневому кожаному комбинезону.

К одиннадцати часам поток машин стал реже, но никто не уходил с шоссе. Ждали Камова. Все члены экипажа “СССР-КС3” уже проехали, а он все не появлялся. Люди хотели увидеть знаменитого конструктора и первого на Земле звездоплавателя, ставшего при жизни легендарным героем.

В вестибюле вокзала собрались все приглашенные на старт. Члены правительства, сотрудники Космического института, ученые, родные и друзья окружали тех, кто сегодня покидал Землю и отправлялся в далекий, полный неведомых опасностей, героический путь.

Белопольский и Мельников стояли у стеклянной двери, ведущей на поле. Возле них были Ольга, Серафима Петровна Камова и сестра Белопольского — совершенно седая старушка, его единственная родственница. Тут же, на одном из диванов, сидел Пайчадзе с женой и дочерью.

Мельников и Ольга внешне были спокойны. Только бледность и синева под глазами свидетельствовали о бессонной ночи и тяжелом прощании, которое они, не любившие проявлять своих чувств на людях, пережили дома.

Белопольский и Пайчадзе были такими же, как всегда. Нина Арчилловна даже смеялась чему-то. Проводы в космический рейс были ей уже привычны. Сегодня она провожала Арсена Георгиевича в пятый раз. Красивое личико Марины было расстроено и глаза покраснели от слез. Но здесь, при всех, она не плакала. Держа отца за руку, она неотрывно смотрела ему в лицо.

Члены экспедиции, подражая своим руководителям, старались быть спокойными, но кое-кому это плохо удавалось.

Быстрыми, короткими шагами нервно ходил по вестибюлю от одной группы к другой полный человек с розовым лицом и длинными седыми волосами. Подойдя к кому-нибудь, он бросал несколько ничего не значащих слов и, не ожидая ответа, отходил к другому. В его порывистых движениях, в застывшей на лице улыбке чувствовалось с трудом сдерживаемое волнение. Это был руководитель научной части экспедиции — академик Баландин. Он второй раз участвовал в космическом рейсе, но никак не мог совладать с нервами.

Напротив Пайчадзе, между женой и сыном, неподвижно сидел старший инженер звездолета Константин Васильевич Зайцев. Он казался совсем спокойным.

Забившись в самый дальний угол, стоял у стены Геннадий Андреевич Второв. Миловидная блондинка обеими руками сжимала его руку и то смеялась, то вдруг начинала плакать. На энергичном лице Второва застыла гримаса страдания.

Тесной кучкой, окруженные родными, стояли холостые участники полета: Орлов, Романов и Князев. Стараясь казаться спокойными, они часто смеялись, но смех звучал фальшиво.

Зато совсем естественно улыбался, прогуливаясь по залу под руку с женой, опытный звездоплаватель инженер-радиотехник Топорков. Его лицо, немного цыганского типа, с большими темными глазами, было так невозмутимо, точно он собирался ненадолго съездить в соседний город.

Мирно беседовали о чем-то не относящемся к полету врач корабля Степан Аркадьевич Андреев и польский биолог Коржевский, только три дня назад прилетевший в Москву, — их никто не провожал.

Но не только те, кто улетал с Земли, и их родные волновались в ожидании старта. Многие из остающихся не могли скрыть нервного состояния. Гул голосов то усиливался, то внезапно стихал, и в вестибюле вокзала наступала напряженная тишина.

— Пора бы, — тихо сказал Мельников, обращаясь к Белопольскому. — Многим тяжело, это ожидание.

Стрелки часов на стене вестибюля показывали четверть двенадцатого.

— Когда же он, наконец, приедет? — спросил Константин Евгеньевич.

— На шоссе творится что-то невероятное, — заметил кто-то из стоявших поблизости. — Машину Сергея Александровича могли задержать.

— Я не удивлюсь, если его принесут на руках вместе с автомобилем, — засмеялся Мельников.

Как раз в эту минуту отдаленный гул, все время слышный в открытые окна, резко усилился, перейдя в оглушительный шум, быстро приближавшийся к вокзалу. Очевидно, тот, кого ждали, был уже недалеко.

Все расступились, освобождая широкий проход от двери к месту, где стоял Белопольский. Корреспонденты, подняв свои аппараты над головой, пробирались поближе ко входу.

Директор Космического института, лауреат четырех золотых медалей имени Циолковского, Герой Социалистического Труда Сергей Александрович Камов показался на пороге двери в сопровождении президента Академии наук СССР и седого как лунь академика Волошина.

На мгновение остановившись и жестом руки ответив на дружные аплодисменты собравшихся, он быстрыми шагами пересек вестибюль и подошел к Белопольскому.

Мельников заметил мимолетный взгляд, брошенный Камовым на Ольгу, и одобрительную улыбку, мелькнувшую на его лице при виде спокойствия дочери.