Я прошла несколько миль по тропе, прежде чем сумрак сгустился настолько, что я не могла найти дорогу. Голодная и замерзшая, я прижалась спиной к старому дереву и стала ждать. Начался легкий дождь, наполовину ледяной; он с шлепком падал на листья, собираясь на них в мокрые лужицы, прежде чем пролиться на землю.

Когда ты двигаешься в темном и призрачном лесу, возникает желание сделать каждый шаг быстрее, чем предыдущий. Будто что-то давит между лопатками. Каждый скрип и стон — это охотник, преследующий тебя, каждое дуновение ветра — его дыхание, близкое к твоей шее. Ты хочешь вырваться и бежать, в любом направлении, но только до тех пор пока это быстро.

Когда ты сидишь и ведешь себя тихо, хочется быть еще тише. Осознание того, что все глаза устремлены в твою сторону, успокаивает воздух в легких. Ты делаешь себя маленькой. Ты напрягаешь каждый мускул. И слушаешь. Прежде всего ты слушаешь деревья, как они смыкаются вокруг тебя.

Я сидела там, сжавшись в комок, дрожа и ужасаясь, пока меня не нашел лунный свет. Свет просачивался вниз, сначала медленно, делая непроницаемый мрак снова проницаемым, воссоздавая лес вокруг меня, превращая чудовищ в случайное расположение несвязанных ветвей. Через несколько минут я увидела тропу. Я бросилась бежать. Все это время, пока я шла по тропе, мне хотелось броситься бежать, но этот путь ведет в безумие: ты не бежишь из-за страха, что тебе никогда не захочется остановиться. Однако теперь, когда красный свет падал вокруг меня, оставляя на земле яркие пятна, я бежала.

Вскоре фокус достиг своего предела, обжигающий свет полился сквозь облака. От листьев пошел пар, ледяной дождь превратился в теплый туман. Я бежала, бежала, бежала и увидела его.

— Амондо! — Просто темное пятно в тумане, но я закричала и бросилась к нему.

Человек, который повернулся и схватил меня за руку, был выше Амондо, выше любого мужчины в деревне, весь из твердых мускулов, грязи и вони застарелого пота. Борода свисала на грудь.

— Возьми ее! — Он передал меня другому, стоявшему позади него, и обнажил меч. Даже в тумане фокус луны тускло блестел на железных пластинах его кожаной куртки. — Сколько вас еще осталось? — спросил он.

Мужчин было четверо или пятеро. Все они были одеты в одинаковые кожаные доспехи с железными пластинами, и в такие же темные и тяжелые плащи, красные под грязью, — дорогая ткань, возможно, цвета какой-нибудь армии. У некоторых были шлемы, обереги вокруг глаз придавали их лицам странный совиный оттенок. Сильные руки схватили меня, крепко и больно.

— Амондо, сказала она? — Высокий человек медленно повернулся в дымящемся тумане, держа меч перед собой. — Я же говорил вам, что хорек должен быть где-то здесь. — И он тонко и пронзительно закричал. — Амондо! Амондо! Помоги мне, Амондо!

Один из мужчин, державших меня, хихикнул в ладонь.

— Заставь ее петь, — прошипел высокий мужчина. — Это приведет его, если он близко.

Один из них заломил мне руку за спину. Я стиснула зубы и крякнула. Он потянул сильнее, и боль пронзила меня насквозь. Достаточно легко сделать так, чтобы тело болело за гранью любой решительности. Через несколько секунд я уже кричала, и это было все, что я знаю. Я не знаю, сколько времени это заняло. Казалось, прошло полжизни. Внезапно все прекратилось. Человек, заломивший мне руку, отпустил ее и сел, схватившись за шею. Фокус почти прошел, туман светился багровым в последних лучах света.

— Что за игры? — Человек, державший мою вторую руку.

Кровь, темная, как вино, сочилась между пальцами, которые его друг сжимал вокруг горла.

— Он здесь! — Мой похититель выхватил меч, все еще держа меня. — Он... — рукоятка ножа появилась у него под подбородком, клинок спрятался в шее.

— К деревьям! — Высокий человек рявкнул приказ и в тот же миг выполнил его.

Мужчина, державший меня, отпустил мою руку и выдернул нож из шеи, как будто это могло его спасти. Он постоял три или четыре удара сердца, теплая, соленая кровь брызнула из раны на мои губы, затем он опустился на колени, используя меч как опору. Он не выглядел сердитым или испуганным, просто не верящим; его глаза уставились в туман.

— Беги, Нона! — Крик Амондо.

Я увидела темную фигуру, двигающуюся среди деревьев, услышала крики и проклятия, свет угасал мгновение за мгновением. Крик. Влажный стук. Треск низких веток. Ноги меня никуда не несли. Мне некуда было идти.

Темнота. Не было слышно никакого шума, кроме скрипа и стона Реллама, как будто он только что прикусил язык, ожидая, когда свет двинется дальше. Я затаила дыхание, и где-то вдалеке, едва различимый за ночными звуками, послышался прерывистый топот кого-то, кто хромал прочь или тащился через подлесок.

Я оставалась там, маленькая и тихая в беспокойной темноте, ожидая, когда призраки мертвых покинут свою плоть и найдут меня, как они делали во всех историях. Но в конце концов рассвет пробился сквозь деревья, а вместе с ним Джеймс Бейкер и Уиллум Стримс. Они не искали меня, они думали догнать Амондо — запас монет Бейкера пропал в тот день, когда ушел жонглер. Им повезло найти только меня, окровавленную и окруженную трупами.

Нона глубоко вздохнула и подняла глаза:

— Все остальное так, как я уже говорила. Они назвали меня ведьмой и воровкой и отдали похитителю детей.

— Только твоя мать не умерла, — сказала Клера, почти шепотом.

— Да.

— Она позволила им это сделать, — сказала Рули без всякого удивления, как будто ее мать сделала то же самое, хотя и при других обстоятельствах.

— Она сказала, что я помогла Амондо обокрасть Бейкеров. — Нона опустила голову.

— И поэтому судья пришел... — сказала Клера. — Из-за мертвецов. И пропавших денег. Были ли они солдатами? Или людьми какого-нибудь местного лорда?

— Я не знаю. — Нона встала с кровати и пошла к себе, отягощенная воспоминаниями и ложью, которую наговорила.

— Как Амондо метал свои кинжалы? — Джула, все еще лежа на другой кровати, хмурая. — Ты сказала, что был туман...

— А теперь я пойду спать. — Нона упала головой на кровать и лежала тихо и неподвижно, пока не погасли фонари и вокруг нее не поднялись звуки сна.

НОНУ РАЗБУДИЛ ФОКУС. Каждая щель в ставнях рисовала красным на стенах дормитория, змеилась над лежащими в кроватях послушницами, описывая каждую в нескольких строчках, как Настоятельница Стекло изобразила лицо Ноны. Линии двигались вместе с движением луны, обтекая спящие тела вокруг Ноны. Здание заскрипело и застонало, когда жар проник внутрь. Где-то там, далеко, огромные стены, поднимающиеся к Белизне, будут плакать, сбрасывая гнилой лед, теряя медленные приобретения, которые они сделали в течение дня. Конечно, эта битва то возобновлялась, то затихала. В течение столетия Серость и все ее города и деревни были поглощены наступлением, прежде чем фокус, наконец, прогнал лед обратно. Даже сейчас верхний слой почвы был тонким и бедным, и только самые отчаявшиеся могли возделывать его и охотиться на нем на диких животных. Ледники отодвинули добрую черную землю на тридцать миль вглубь Коридора и превратили земли Хернона в сады империи.

Нона лежала на спине и думала о своей деревне, о людях, которые выкапывали себе пропитание из тонкого слоя земли. Даже спустя всего несколько месяцев было трудно представить себе это – трудно представить, что их мир катится дальше без нее.

— Нона.

Нона села. Огляделась.

— Нона.

Никого. Ничего.

— Нона.

На мгновение лунный свет, пойманный яркими линиями на полу, казалось, слился в единую нить, ведущую из комнаты. Нона выскользнула из постели, босиком ступая по холодному камню. Она завернулась в одеяло и последовала за нитью, а зал шептался о ней и ее спящих сестрах.

— Ты пришла! — Гесса сидела на ступеньках скриптория напротив массивного здания дормитория, закутанная, как и Нона, в тонкое монастырское одеяло. От жара, исходившего от фокуса луны, лужи покрылись паром, и Нона вспотела под своим одеялом.