Настоятельница Стекло не сводила глаз с первосвященника, с его холодных серых глаз, с ухмылки, подергивающейся на его губах, – развлечение? Смущение? Ее лицо оставалось безмятежным, и Нона представила себе, что настоятельница, должно быть, идет широкими шагами по какой-то тропинке, ведущей к покою, мягкими поворотами находит дорогу в тихие уголки мира, где ветер держит язык за зубами, а свет умирающего солнца мягко ложится на землю.

Прошло несколько долгих мгновений.

— Ах. — Быстрый вдох. Щеки настоятельницы напряглись, в глазах застыла далекая боль.

— Ты должна бросить эту глупость сейчас, Шелла. — Первосвященник Джейкоб наклонился вперед, его голос упал до шепота. — Ты можешь сжечь всю руку до черных костей, и я все равно буду знать, что ты лжешь. На этот раз ты проиграла. Ты сыграла в свою игру и проиграла.

Настоятельница Стекло стиснула зубы, широко раскрытыми глазами уставилась на первосвященника, дыхание перехватило: «Стекло. Я — Стекло». Из-под ее ладони донесся слабый шипящий звук. Нона принюхалась. Это мог быть бекон, горячий со сковороды и наваленный в миски в трапезной. В животе у нее урчало, даже когда ее вырвало.

Дыхание настоятельницы, трудный прерывистые вздохи, отсчитывало время ее мучений. Низкий рост Ноны сделал ее единственной свидетельницей того, что пламя делало с настоятельницей: сначала на ее ладони возник красный круг, затем в нем поднялись белые волдыри, потом они надулись и почернели.

Слезы наполнили глаза настоятельницы и покатились по ее щекам, пот бисеринками выступил на лбу, собрался в складках под подбородком. Крик, вырвавшийся у нее, был таким внезапным и громким, что Нона отпрянула назад, а половина стражей потянулась за мечами. Настоятельница начала задыхаться и стонать, издавая глубокие гортанные звуки, которые было больно слышать. Она попыталась поднять руку, но веревки не поддавались. Ее рука дрожала от напряжения, но не двигалась ни вправо, ни влево, чтобы спастись от жара огня.

— Это бессмысленно! — Первосвященник поднял руки и оглянулся на архонтов. — Сдавайся, Шелла, ты только мучишь себя. — Если уж на то пошло, то первосвященник выглядел так, словно его мучили — его лицо было почти таким же красным, как и у настоятельницы. Она была вне всякого позора, глубоко в каком-то месте, где не существовало ничего, кроме нее и ее боли.

— Аррррргггггххх! — На этот раз рев агонии. Нона видела, как из сморщенных развалин над пламенем свечи капает жир. Теперь, казалось, пламя поднялось еще выше, словно пыталось лизнуть ладонь. — Аррррггггхххх! — Крик такой ужасный, что Нона зажала бы уши руками, если бы они были свободны.

Нона снова увидела плавное движение, с которым умная рука настоятельницы нарисовала ее изображение на рабочем свитке в классе сестры Колесо. Как теперь будут действовать эти пальцы? Смогут ли они когда-нибудь снова рисовать?

— Убери руку! — Нона обнаружила, что это говорит она. Но она была не одна — по всей комнате мужчины и женщины бормотали это. — Убери руку! — Помощник архонта Фило потерял самообладание и закричал на настоятельницу, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Это просто смешно! — Первосвященник в гневе стукнул посохом. — Я не позволю себя шантажировать... — Еще один крик боли оборвал его. Нона едва могла видеть из-за слез. Из носа у нее текло, и она не могла вытереть его; в горле пересохло от крика, требующего, чтобы настоятельница остановилась.

На лице Первосвященника Джейкоба застыла болезненная гримаса. Он повернулся и пошел обратно к своему креслу, преодолевая три ступеньки возвышения одним шагом, его путь перемежался криками настоятельницы. Он повернулся, заправил мантию под колени и сел.

— Я буду следить за тем, как плоть... — еще один крик, — ... будет капать с твоих костей, прежде чем я позволю тебе продать мне эту... — крик, в котором не было ничего человеческого, — ...эту жалкую ложь.

— Я пройду испытание щитом! — Никто не слышал Ноны среди криков и почти непрерывного воя настоятельницы. Она рванулась вперед, ударившись всей тяжестью своей колодки о стол. Свеча дернулась, упала и покатилась прочь. — Я пройду испытание Щита! — крикнула Нона в ошеломленную тишину. На мгновение воцарилась полная тишина. Затем настоятельница рухнула, и все заговорили разом.

Дождь обрушился на Нону, холодный и сильный, когда она вышла из дверей Зала Сердца. Его удар потряс ее и, казалось, разбудил, дав возможность понять ее положение. То, что она стояла в зале перед архонтами в их пышных нарядах, было настолько далеко за пределами ее опыта, что события приняли характер сновидения, закончившегося кошмаром. Тут, под ледяным дождем, мрачная реальность вновь обрела свою власть.

Она почти ничего не видела, кроме спин идущих впереди стражей и, по обеим сторонам, серых силуэтов сестер и послушниц, почти потерявшихся в ливне, съежившихся в своих одеяниях и прижавшихся к стенам в поисках укрытия. Ледяная вода обжигала запястья там, где колодка содрала кожу. Она быстро размяла руки, зная, что скоро они ей понадобятся. Дождь стекал с кончиков ее пальцев, как будто они были трубками, разбрызгивающими его изнутри.

Процессия шла быстрым шагом. Нона не отставала. Освободившись от тяжести колодки, она чувствовала себя так, словно плыла, словно одним сильным ударом ноги могла сбросить путы земли и достичь крыши Зала Меча, темного силуэта, колеблющейся впереди них. Через несколько мгновений они уже стояли в дверях, а за ними толпилось еще больше народа.

Двое стражей отвели Нону в сторонку, не обращая особого внимания на то, как они ее держат, словно она была всего лишь маленькой девочкой, а не заключенной, обвиняемой в убийстве и готовящейся к испытанию, которое мало кто мог выдержать даже из полноценных Красных Сестер.

Первосвященник и архонты вошли в двери и стояли на песке, с них капала вода, их роскошные наряды были испачканы. Мама Ноны говорила, что дождю все равно, как долго ты расчесываешь волосы, он все равно будет падать на тебя. Жители деревни верили, что в дожде есть боги, как и в каждой реке и в каждом лесу. Им можно было молиться, но обычно, когда они подходили достаточно близко, чтобы услышать молитвы, было слишком поздно оставаться сухим.

Оказавшись за дверями, архонтам пришлось быстро искать себе место, так как все больше народа напирало на них сзади. Сначала священники и служители церкви, потом монахини, а за ними послушницы, и никто не пошевелился, чтобы остановить их.

Почти не говоря ни слова, все собрание прошаркало по левой стороне зала и поднялось на многоярусные сидения в дальнем конце. Последние садились на свои места сзади, когда Настоятельница Стекло вошла в главные двери в сопровождении двух церковь-стражей. С одной стороны ее поддерживала Сестра Скала, крепкая остролицая Красная Сестра, а с другой — Сестра Роза, все еще поправлявшая края массы льняных повязок, превративших руку настоятельницы во что-то почти сферическое. Настоятельница Стекло, казалось, нетвердо держалась на ногах, позволяя вести себя. Стражи подвели ее к нижнему ярусу сидений. Проходя мимо Ноны, настоятельница бросила на нее быстрый взгляд, мимолетный, но достаточно долгий, и Нона увидела те же проницательные темные глаза, которые оценивали ее в тот первый день у подножия виселицы.

Нона взглянула на трибуну. Классы перемешались, послушница сидела рядом с монахиней, но она заметила Клеру и Рули, сбившихся вместе на втором ярусе. Отблеск цвета немного позади девочек привлек внимание Ноны: рыжие волосы сестры Яблоко выбились из-под ее головного убора, сестра Чайник сидела совсем рядом с ней, не менее близко, чем Клера и Рули.

Первосвященник стоял на самом верхнем ярусе, его шляпа была сброшена, мокрые седые волосы прилипли к покрасневшему лбу.

— Сестра Колесо... Сестра... — Он взглянул на одетого в черное мужчину рядом с собой, который что-то пробормотал. — Сестра Роза. Вы, как я понимаю, старшая по рангу сестра в Сладком Милосердии? Наделенная полномочиями в отсутствие настоятельницы, которая, как узница церковного закона, лишена власти. Итак, вам предстоит провести испытание Щит для этой... послушницы.