— Если она не сможет тебя принять, посоветует кого-нибудь, кто может.

Ронни осторожно взяла карточку за уголок, будто боясь, что эта штука может цапнуть. Посмотрела на Натэниела расширенными от страха глазами, но карточку спрятала в карман джинсов.

— Прости меня, Анита. Прости мне это… все вот это. Мне очень жаль. — Она посмотрела на Натэниела, потом на меня. — А сейчас я уйду и оставлю вас расхлебывать эту кашу — как всегда делаю. Простите.

И она вышла. Дверь за ней закрылась.

Мы постояли втроем молча, ожидая, пока ударная волна уляжется. Но у нас были, конечно, и другие проблемы, кроме трудностей Ронни.

Мика повернулся ко мне:

— Так есть у нас каша, которую надо расхлебывать?

— Я пока не знаю, — ответила я.

— Но ты думаешь, что ты беременна?

Я кивнула:

— Последний месяц я пропустила. Я хотела выяснить точно, а потом уже говорить. — Вздохнув, я скрестила руки под грудью. — Тест на беременность я не купила, потому что не знала, как его проделать, чтобы никто из вас не узнал.

Натэниел встал рядом со мной, сбоку, чтобы не закрывать от меня Мику.

— Анита, тебе не надо проходить через все это одной. Пусть хоть один из нас держит тебя за ручку, пока ты будешь ждать, поменяют ли цвет полосочки.

Я посмотрела на него:

— Ты так говоришь, будто тебе приходилось.

— Однажды. Она не была уверена, что это от меня, но других друзей, чтобы держать за ручку, у нее не было.

— Я думала, что я у тебя первая.

— Она узнала, что я ни разу в жизни не был с девушкой, и решила ликвидировать этот пробел. — Он говорил совершенно будничным голосом. — Я это не очень хорошо умел, но она оказалась беременна. Скорее всего это был кто-то из ее клиентов, но мог быть и я.

— Клиентов? — спросил Мика.

— Она была тогда в игре, как и я.

Я знала, что «быть в игре» — означает проституцию, но обычно у Натэниела «игра» — это было время, когда он был на улице. С улицы он ушел в шестнадцать.

— И сколько же тебе было лет тогда? — спросила я.

— Тринадцать.

Выражение моего лица заставило его рассмеяться.

— Анита, я ни разу не был с девушкой, но мужчин повидал много. И она решила, что мне надо знать, как это с женщиной. Она была моим другом, защищала меня иногда, когда могла.

— А ей сколько было? — спросил Мика.

— Пятнадцать.

— Боже мой, — сказала я.

Он улыбнулся — своей ласковой, почти снисходительной улыбкой, которая всегда напоминала мне, какая у меня была тепличная жизнь.

— И она оказалась беременна, — тихо сказал Мика.

Натэниел кивнул.

— Шансы все были за то, что это не мой ребенок. Секс у нас был дважды. Один раз — чтобы я понял, нравится ли мне это. Второй раз, чтобы я лучше научился.

Лицо его стало мечтательным — я раньше такого не видела.

— Ты ее любил, — сказала я как можно мягче.

Он кивнул:

— Моя первая страсть.

— Как ее звали? — спросил Мика.

— Джини, ее звали Джини.

Я едва не удержалась от вопроса, но он впервые заговорил об этой стороне своей жизни, и я спросила:

— И что было дальше?

— Я держал ее за руку, пока проявлялся положительный результат. Ее сутенер оплатил аборт. Я поехал с ней и еще одна девушка. — Он пожал плечами, и тот тихий свет ушел из его глаз. — Она не могла его сохранить. Мы все это знали.

Вдруг у него стал очень печальный, тоскливый вид.

Я не могла этого видеть и обняла его, и он не сопротивлялся и обнял меня в ответ.

— Что с ней сталось? — спросил Мика.

Он напрягся в моих объятиях, и я знала, что ответ не будет приятным.

— Погибла. Попался ей не тот клиент, и он ее убил.

Я обняла его крепче:

— Натэниел, мне очень жаль.

Он обнял меня — судорожным, почти яростным объятием и отодвинулся, чтобы взглянуть мне в лицо.

— Мне было тринадцать, ей — пятнадцать. Мы оба были уличные проститутки. Оба сидели на наркоте. Ребенку там делать было нечего. — Очень серьезно смотрели его глаза. — Сейчас мне двадцать, тебе двадцать семь. У каждого из нас хорошая работа, деньги, дом. Я чист уже три, почти четыре года.

Я отодвинулась:

— Ты о чем?

— Я говорю, что у нас есть выбор, Анита. Выбор, которого в прошлый раз у меня не было.

У меня пульс забился в горле, грозя задушить.

— Даже если я… — со второй попытки я произнесла это слово, — …беременна, то не знаю, хочу ли я оставить ребенка. Вы ведь это понимаете?

В груди свернулся такой тугой ком, что дышать было трудно.

— Тело твое, — сказал он, — и я это понимаю. Я только сказал, что у нас сейчас не одна дорога, только и всего. А выбор — твой.

— Да, — сказал Мика. — Женщина — ты, и нравится это кому-то или нет, окончательный выбор должен принадлежать тебе.

— Твое тело — и выбор твой, — подтвердил Натэниел, — но тест на беременность нам нужен. Нам нужно знать.

— А сейчас мы опаздываем, — сказала я. — Вам, ребята, нужно в душ, и потом всем нам ехать к Жан-Клоду.

— И ты действительно со всем этим можешь ехать на прием? — спросил Натэниел.

— Должна.

Он покачал головой:

— Опаздывать сейчас модно, а Жан-Клод не будет возражать, когда узнает почему.

— Но… — начала я.

— Он прав, — перебил Мика. — Или только я считаю, что свихнусь, если буду вынужден сегодня улыбаться и кивать, все время гадая?

Я обхватила себя за плечи:

— Но что, если он окажется положительным, что, если…

Я даже договорить не могла.

— Тогда и разберемся, — ответил Мика.

— Что бы ни случилось, а все будет хорошо, Анита. Обещаю, — сказал Натэниел.

Мой черед настал посмотреть ему в лицо и осознать, как он молод. Между нами всего семь лет разницы, но это могут быть важные семь лет. Он обещает, что все будет хорошо, но некоторые обещания сдержать невозможно — как ни пытайся.

Ощущение тяжести сдавило мне горло, выступило на глазах. Я заревела и не могла остановиться. Натэниел обнял меня, прижал к себе, и почти тут же сзади придвинулся Мика. Так они и держали меня вдвоем, пока я выплакивала страх, смятение и гнев на себя — «злость» слишком слабое было бы слово.

Когда я немного отрыдалась и смогла дышать, не всхлипывая, Натэниел сказал:

— Я пойду принесу тест. Мика сходит в душ, пока меня не будет. Я как раз успею вовремя, чтобы тоже помыться, и мы опоздаем совсем чуть-чуть.

Я отодвинулась посмотреть ему в лицо:

— Но если там «да»? То есть как мы тогда поедем веселиться, если «да»?

Мика наклонился над моим плечом, прислонился щекой к щеке:

— Ты не хочешь знать, потому что тогда будет легче притвориться на вечеринке.

Я кивнула, и получилось, что потерлась об него щекой.

— Я принесу тест, — сказал Натэниел, — и мы его проделаем сегодня вечером, когда вернемся. Но возьмем с собой один или два.

От партнера, который считается подчиненным, странно было слышать такую интонацию. Не то что бескомпромиссную, а просто сообщающую, что будем делать.

— А что, если кто-нибудь его в наших вещах найдет? — спросила я.

— Анита, тебе придется когда-нибудь сказать Жан-Клоду и Ашеру, — сказал Натэниел.

— Только если результат будет положительный.

Он посмотрел на меня с сомнением, но кивнул:

— Хорошо, только если положительный.

Положительный. Черт, совершенно неправильное слово. Если я беременна, то факт этот резко отрицательный. Жирный и мерзкий отрицательный факт.

Через полтора часа мы припарковались на служебной стоянке за «Цирком проклятых». Натэниел помог мне наложить тени на веки. Он умел смешать десяток различных цветов и сделать так, будто никакой краски на мне нет, а глаза становятся неотразимыми. Практика у него была — он собственные глаза разрисовывал для сцены. Мое платье — это на самом деле был юбочный костюм. Черный плотный материал, такой, что пистолет в кобуре на пояснице не просвечивал через темную ткань. Как и нож в наспинных ножнах — рукоять скрывалась под волосами. Крест я оставила в «бардачке», поскольку шансы, что никто сегодня не попытается «случайно» воздействовать на меня вампирской силой, оценивались где-то между исчезающими и нулевыми. Да, они наши «друзья», но все равно каждый из них — мастер города, а я — Истребительница. Кто-нибудь не сможет подавить искушение меня испытать, ну хоть чуть-чуть. Как когда руку жмут слишком сильно. Но такое «рукопожатие» может оставить на теле ожог, а второй крестообразный шрам мне не нужен.