— Ликантроп?

— На самом деле ведьма-оборотень.

У нее глаза стали больше:

— Настоящая ведьма-оборотень с заколдованной звериной шкурой, а не ликантроп?

Она очень заинтересовалась, чем произвела на меня хорошее впечатление. Мало кто знает разницу.

— Да.

Потом она тронула крестообразный шрам от ожога, несколько искривленный теперь из-за следов когтей.

— Вот это должно значить, что вы — вампир, но вы не вампир.

Приятно, что кто-то в этом уверен. Вслух я сказала:

— Нашлись вампирские шестерки, которые решили поразвлечься раскаленным клеймом, ожидая, когда их мастер проснется на закате.

Она посмотрела на меня большими глазами:

— Мне бы хотелось с вами поговорить не так наспех. И спасибо, что согласились ответить на мои вопросы в подобный момент.

— Я легко впадаю в лекторский тон, — ответила я. — Привыкла быть штатным экспертом по противоестественному.

— Я вам очень благодарна, — сказала она и сказала искренне.

Наконец я повернулась к доктору Норту и внимательно посмотрела ему в лицо.

— Я не беременна. Вы ручаетесь, доктор? Вашим, блин, честным словом, что я не беременна?

Он улыбнулся:

— Клянусь. Руку на отсечение, что внутри вас ничего нет, кроме вас самой. Вы не беременны.

Хорошо, что отвлекающий вопрос Николс дал мне время переварить эту новость. Оно мне было нужно.

Повернувшись к Мике и Ричарду, я оглядела обоих.

Другой интерн стал полотенцем стирать гель у меня с живота, я не мешала. Я смотрела на двух мужчин моей жизни и сказала им, будто они не слышали:

— Я не беременна.

— Мы слышали, — сказал Мика, улыбаясь.

— Ну так скажите что-нибудь.

— Что ты хочешь от нас услышать? — спросил Ричард.

— Вы разочарованы? Довольны? Камень с души?

— Мы ждем, чтобы ты сказала нам, какая реакция тебя не разозлит, — ответил Мика.

Почему-то это меня рассмешило, и смех перешел в плач, хотя я сама не понимала почему. Я свернулась на боку калачиком и зарыдала, а они меня гладили, успокаивали. Доктор Норт и интерны не мешали нам, давали мне выплакать напряжение и страх, а под всем этим — маленький-маленький кусочек сожаления.

Микроскопическая крошка сожаления сменилась чувством облегчения размером с планету. Уезжая из больницы, я хотела прыгать до потолка и орать всем знакомым и незнакомым, что я не беременна. Этого я делать не стала, но вот так меня повело от облегчения. Как будто я была радостно пьяна. Настолько меня повело, что Мика предложил, что за руль сядет он. Случилось два чуда сразу: я согласилась, и Ричард не стал спорить, что он должен вести. Вообще Ричард был удивительно тих. Без единого слова он сел на заднее сиденье, и по лицу его было видно, что мысли у него очень серьезные. Я не стала выяснять, потому что ни о чем грустном думать была не в состоянии.

Клодия и Лизандро сели рядом с Ричардом. Такие все трое широкоплечие, что я подумала про себя, влезут ли — влезли. Ноэль сел совсем сзади, Тревис поехал с Грэхемом и Иксионом на другой машине.

Я достала мобильник сообщить Жан-Клоду, потом сообразила, что мобильник мне для этого не нужен. Достаточно было чуть-чуть приоткрыть метки и ощутить прохладный шнур силы.

— Анита, что ты делаешь? — спросил Ричард.

— Радую новостями Жан-Клода.

— Пожалуйста, по телефону, когда мы так близко и деваться некуда.

Я оглянулась на него — даже от такой малости он покрылся гусиной кожей. Подумала я было не обращать внимания, но это было бы жестоко, а жестокой я не хотела быть. Но тут же меня избавили от выбора: Жан-Клод шепнул у меня в голове:

— Ma petite…

Ричард зажмурился, будто ему стало больно, но я знала это выражение его лица: ему не было больно, ему было хорошо. И вот именно это ему и не нравилось.

Я сказала вслух:

— Я здесь.

Он зашептал прямо у меня в голове:

— Можешь ничего не говорить, ma petite, я читаю прямо с поверхности твоего ума, так громко ты это думаешь. Ты не беременна.

Я подавила желание подпрыгнуть на сиденье и ответила:

— Да, да.

Я ощутила, что он улыбается.

— Я очень рад, что ты этому рада. У тебя такой душевный подъем, будто ты летаешь.

Именно такое было у меня ощущение, так что я просто согласилась.

Нитка тепла Ричарда протянулась через мой разум, но заговорил он вслух, сразу для меня и для Жан-Клода:

— Вы не могли бы прекратить, пока мы все сидим тут в машине?

Голос Жан-Клода будто стал громче, заполнив нас обоих:

— Обсудим эти радостные новости потом.

И он пропал.

Я повернулась к Ричарду, чтобы его видеть.

— Чем тебе это мешает?

— Не хочу я, чтобы он прямо сейчас залезал мне в голову.

Голос Ноэля сзади:

— Простите, я не могу заниматься, когда по всей коже сила ползет.

Я посмотрела на Клодию:

— Ты тоже чувствовала?

Она попыталась подавить дрожь:

— Обычно я чувствую, когда вы включаете триумвират, но сегодня как-то это было сильнее обычного.

Она потерла руки ладонями от плеч и ниже, но они трое сидели плотно, и ей не хватило места. Но ясно было, что она имеет в виду.

— О’кей, — сказала я, поворачиваясь лицом вперед.

Мика протянул мне руку над сиденьем, и я взяла ее. Она была теплой, но не слишком. Он старался не повышать уровень силы в машине. У меня как-то случился небольшой подъем ardeur’а за рулем — ничего хорошего.

Я держала его за руку, старалась, чтобы мое горячечное облегчение не вызвало мою силу, не заставило его зверя подняться навстречу. Наши звери могут перетекать друг в друга, но прямо сейчас это было бы плохо, так что я старалась держать щиты на месте и не дать моей радости их снести. Я знала, что скорбь и гнев могут нарушить мою концентрацию, но никогда до сих пор не понимала, что радость тоже на это способна.

И я всю дорогу до «Цирка» сдерживала радость. Длинные каменные ступени улетали из-под ног. Жан-Клод встретил меня в гостиной, я прыгнула ему в объятия, обхватила его руками и ногами. Я его целовала долгим, глубоким поцелуем, и только когда он оторвался перевести дыхание, заметила, что мы не одни.

В двойном кресле сидел Огюстин в черной шелковой шали, из которой островами выступали бледные плечи. Соломенные кудри лежали в беспорядке, будто он лишь пригладил их пальцами. Одет он был в пижамные шелковые штаны, слишком для него длинные. Казалось неправильным такого мускулистого мужчину назвать миловидным, но именно это слово приходило на ум. Глядя на него, я испытывала чувство, подобное тому, которое бывало, когда я смотрю на Жан-Клода. Не той глубины и сочности было это чувство, что чувство к Жан-Клоду, или Мике, или даже Ричарду, но это была первая вспышка любви, когда вожделение слегка поутихнет, но ты понимаешь, что он тебе по-прежнему нравится. Что это было не просто вожделение, а что-то поглубже. Я стояла, разглядывая Огги, и думала, что неплохо бы как-нибудь утром проснуться рядом с ним, а он чтобы лежал, растрепанный и миловидный. Я была влюблена в него. Это должно было бы меня ужаснуть или разозлить, но такого не было. И это не вампирская сила заставляла меня быть по этому поводу спокойной. Может, это можно вылечить, как вылечили мы Реквиема от пристрастия ко мне. Есть варианты. Можно будет как-то это обойти. Я не беременна, а все остальное наладится.

— Ma petite!

Я обернулась к Жан-Клоду. Даже не заметила ощущение черной атласной рубашки под моими руками, выпущенной на черные джинсы. Джинсов у него было мало, и надевал он их, только когда подозревал, что одежда погибнет, или же старался представить себя своим парнем на какой-нибудь встрече с прессой. Он был босиком, и ноги его были только чуть темнее белизны ковра.

— Ma petite, — повторил он, и на этот раз мое прозвище заставило меня взглянуть ему в лицо. Прическа у него была тщательным водопадом локонов — его вариант на каждый день. — Что ты чувствуешь, когда глядишь на Огюстина?