5
Но трусом не были. И где-то
Сосало всё же, что скрывать.
Ругаясь, прятали газеты
И оставляли ночевать
В той комнатенке на четвертом,
На койке с прозвищем «шакал»,
Каких-то юношей в потертых,
В благонадежных пиджаках.
И жили, так сказать, помалу
(Ну гаудеамус на паи́),
И числились хорошим малым,
Без кругозора, но своим.
6
Так жили вы. Тащились зимы,
Летели весны. По утрам
Вас мучили неотразимой
Тоской мальчишеской ветра.
Потом война. В воде окопной,
В грязи, в отбросах и гною,
Поштучно, рознично и скопом
Кровавый ростбиф подают.
Он вшами сдобрен. Горем перчен.
Он вдовьею слезой полит.
И молодость отцов, как смерчем,
Как черной оспой, опалит.
Лабазники рычали «Славу»
Не в тон, и всё же в унисон.
Восторженных оваций лава.
Облавы. Лавку на засов —
И «бей скубентов!». И над всею
Империей тупой мотив.
И прет чубатая Расея,
Россию вовсе замутив.
7
Ну что же, к вашей чести, Рогов,
Вы не вломилися в «порыв».
Звенят кандальные дороги —
Товарищей ведут в Нарым.
И в памяти висит как запон,
Всё прочее отгородив,
Махорки арестантский запах
И резкий окрик: «Проходи!»
И где-то здесь, сквозь разговоры
Пробившись, как сквозь сор лопух,
То качество, найдя опору,
Пробьет количеств скорлупу.
Здесь начинался тонкий оттиск,
Тот странный контур, тот наряд,
Тех предпоследних донкихотов
Особый, русский вариант.
8
Я не могу без нежной злобы
Припомнить ваши дни подряд.
В степи седой да гололобой
Ночь отбивался продотряд.
Вы шли мандатом и раздором,
Кричали по ночам сычи.
На всех шляхах, на всех просторах
«Максим» республике учил.
И что с того, что были «спецом»
И «беспартийная душа».
Вам выпало с тревогой спеться,
Высоким воздухом дышать.
Но в партию вы не вступили,
Затем что думали и тут,
Что после боя трусы или
Прохвосты в армию идут.
Так вы остались вечным «замом»,
И как вас мучило порой
Тоской ущербною, той самой
Тоской, похожей на порок.
Наивный выход из разлада:
Чтоб ни уюта, ни утех,
Чтоб ни покоя, ни оклада,
Когда партмаксимум у тех.
9
Итак, зимой двадцать второго
Трясет извозчик легковой
Седой, заснеженной Москвой
К еще не обжитому крову
Семейство Роговых. По брови
Укутанный в худой азям,
Уходит ветер. Он озяб.
Снега крутят до самых кровель[18].
Итак, зимой двадцать второго
Вы едете с семьей в Москву,
Привычность города родного
Менять на новую тоску.
10
Поскольку вы считались самым
Своим средь чуждых наотрез,
Вас посылали важным замом
В столицу. В центр. В новый трест.
И, зная вас, вам предложили
В Москву поехать и купить
Себе квартиру, дабы жили,
Как спецам полагалось жить.
И вы купили. На Миусской
(Чтоб быть народу не внаклад)
Достаточно сырой и узкий,
Достаточно невзрачный склад.
И, приведя его в порядок
И в относительный уют,
Вы приготовились к параду
И спешно вызвали семью.
11
«Да деньги ж не мои — народа!»
— «О боже, право, тонкий ход.
И как я вышла за урода?
Ханжа, святоша, Дон-Кихот!»
Мир первый раз смещен. Володя
Заснет сегодня в темноте.
Среди рогож, среди полотен,
Болотом пахнущих и тем,
Чего он не видал ни разу.
А мама плачет. По углам
Шуршит в тазах и лезет в вазу
И чуть потрескивает мгла.
ГЛАВА IV
Детство милое. Как мне известен
Запах твой, твой дым, твое тепло.
1
Купили снегиря на пару,
Но не пошли пока домой.
Тяжелый гам, как мокрый парус,
Чуть провисал над головой.
Рыдали ржавые лисицы,
Цыган на скрипке изнывал,
И счастье пряничным девицам
Ханжа веселый продавал.
И пахло стойбищем, берлогой,
Гнилой болотною травой.
И мокрый гам висел полого
Над разноцветною толпой.
Миусский рынок пел и плакал,
Свистел, хрипел и верещал,
И солнце проходило лаком
По всем обыденным вещам.
И только возле рей и крынок
Редел, плевался и сорил
Охотничий и птичий рынок…
2
…О, проливные снегири…
О, детства медленная память,
Снегирь, как маленький огонь,
Как «взять на зуб», как пробный камень.
Пройдите у чужих окон
И вспомните. Не постепенно —
Захлеблой памятью сплошной
Те выщербленные ступени,
Тот привкус резкий и блатной.
Там густо в воздухе повисли,
Прямой не видя на пути,
Начало хода, контур мысли,
Поступков медленный пунктир.
Но это сжато до предела
В малюсенький цветастый мир,
Но там начало пролетело.
Пройди неслышно… Не шуми…
