Не важно, но Виктор не раз хмурился от этого, не одобряя Олега. Они вообще всегда были на разных полюсах. То, чем Виктор не мог позволить себе рисковать, Олег не единожды бросал на кон.

Не однажды Витя признавался, что, пожалуй, только мне под силу понять Олега, при этом лицо его принимало редкое выражение растерянности, но он ни разу не объяснил причины сомнений. Теперь я с уверенностью могу утверждать, что Виктор ставил под сомнение не мою способность понять Олега, а саму необходимость этого понимания. Он подозревал, что через Олега может быть нанесён удар по мне.

Прошу прощения, всё время забегаю вперёд. Увы, на бумаге иначе не выразишь одновременности мыслей, их связей, их обоснованности.

Ужин кончился, сборник песен валялся под бревном, я грелся у костра, деля внимание между великим множеством звёзд в небе и палаткой, где скрылась Саша: выйдет ли? Или мы останемся одни? Нас будет на одного меньше?

Виктор наигрывал на гитаре сложный этюд, Олег думал о своём, Маша долго сидела в нерешительности, а потом встала и присоединилась к Александре в палатке, видимо, намереваясь провести тонкий политический манёвр.

Маша!

Господи, я не могу говорить о ком-то одном, они все важны!

В конце концов, именно благодаря им, я всё ещё жив, но именно сейчас ни одного из них не осталось рядом, чтобы победить! Такое ощущение, что, потеряв их всех, я потерял и те качества, которые они несли, даже своего, злости, не осталось. Пустота. Я разучился злиться. Я, обладатель ТАКИХ сил, иду по заснеженной аллее и жду возможности умереть, а моя душа, как голые острые чёрные ветви деревьев, стынет на фоне синего неба.

Что-то вспугнуло птиц — и десяток ворон закружилось среди ветвей.

Маша, милая, как часто ты играла роль той самой последней копейки, которой не хватает до нужной суммы, чтобы купить мороженого, как часто ты становилась последним аргументом в пользу нашего единства, как часто ты говорила ту самую шутку, которая разряжала, казалось бы, безвыходную ситуацию!

Так и в тот день, Маша ушла к Саше, и уже через пять минут нам были слышны их разговор и частый смех. Стало завидно, надо противопоставить весёлому времяпрепровождению девочек что-то своё.

— Олег, спой, — коротко сухо предложил Виктор, а я удивился. Витя терпеть не мог Олеговых песен. Понимая уже, что тем самым Олег противопоставляет себя остальным, становясь чужим, а мне его песни нравились. Хотя в те времена Крематорий, Виктор Цой, а тем более Башлачев, Янка Дягилева и Гражданская Оборона казались оккультной оппозицией Окуджаве, Щербакову, Визбору и Клячкину.

— Мусорный Ветер, — прибавил я.

Олег взял гитару. Его голос не «стыковался» ни с моим, ни с Сашиным, ни с игрой Виктора на гитаре. Он существовал отдельно, как отдельно существует огонь от воды. И он был прекрасен, как Огонь. Если песня рассказывала о тоске, то только Олег мог вложить столько души, чтобы слушатели заплакали.

Забудем про те цифры, которые я указывал в скобках рядом с именами, потому что как бы то ни было обладателем самой необъятной души всегда оставался Олег.

«Мусорный ветер» нагнал ещё больше печали, затопив наш затухающий костер, крутые склоны долины и чёрное из-за большого количества звёзд небо.

Даже девочки затихли в палатке.

Если бы я в те годы курил, то это и только это смог бы противопоставить мирозданию.

Потом Олег запел песни Цоя из тех, что даже мне тогда были не понятны. А, возможно, песни были простыми, но Олег вкладывал в них чувства, которые нам были ещё неведомы.

За миг до того, как Виктор встал, я даже ощутил: его мышцы напряглись рядом, мозг уже дал команду телу уйти. За миг до того…

Ткань палатки, призрачно обозначаемая синевой затухающего костра, зашевелилась. Олег продолжал петь. Виктор размышлял о грядущем сне. А я уже понял, за миг до того, как девочки вышли из палатки, что они вот-вот выйдут.

Александра недовольно оглядывала поляну.

Маша так подвела её к костру, что самое удобное место оказалось рядом со мной. Мы с Сашей не замечали друг друга. Я только поудобней расположил пенковый коврик, на котором сидел, чтобы поделиться с ней. Саша не успела про себя решить, как ей действовать, а Маша уже опускалась на землю, сажая и Сашу. Конечно, Александра понимала эти Машины хитрости, но некий неписаный женский (вернее женско-мужской) кодекс не позволял замечать всё это.

Пауза. Олег затих, раздумывая над следующим номером репертуара.

Этого перерыва хватило для того, чтобы Саша живо и энергично фыркнула от холода и приказала:

— Олег, подкинь дров, костёр затух.

Само собой, таким образом, мы всё заполучили жаркое пламя и временно свободную гитару, которая перешла ко мне.

Не знаю, кто режиссировал всю эту сцену!

Может быть, даже сам я далеко в прошлом написал партитуру, или само время в неостановимом течении расточило камень реальности таким чудесным образом?

Но роль каждого была главной!

Без Маши, без Виктора, без Олега вряд ли из ничего получилось бы то, что получилось.

Я запел.

Александра присоединилась вторым голосом.

Это ещё не мир, но и уже и не война.

— Окуджаву! — попросила Маша, в результате Витя взялся за аккомпанемент, а мы с Сашей склонились над сборником, вместе вычитывая слова в тусклом мерцании костра. Наши головы соприкасались, а голоса сочетались гармоничным многоголосьем.

Не знаю, долго ли это всё длилось, но Саша листала книжку, выбирая новую песню, показывая Виктору ноты, а он умудрялся за считанные секунды подобрать не просто аккорды, целые проигрыши! Мы пели, песня заканчивалась, Саша лихорадочно листала книжку снова и снова…

Когда от костра осталось оранжевое тление, Виктор ушёл спать, Олега позвал отец, растаяла Маша, и было скорее ближе к утру, чем к полуночи, я, атакуемый приступами сна, положил голову на Сашины колени, она пристроила на моём плече книгу и сказала шёпотом:

— А завтра мы споём про муравья!

Я же тихо предложил:

— Давай больше никогда не будем ссориться?

— Не будем, — она помолчала, нежно высвободилась, встала и зашагала в темноту, готовая обернуться, если я её окликну, но между нами было два года разницы, не так много, когда тебе больше двадцати, но мне двенадцать, а ей четырнадцать. Откуда я мог знать, что это был тот самый момент, когда сами собой происходят вещи, о которых девушка в четырнадцать теоретически знает всё, а парень в двенадцать только начинает догадываться.

Если бы я позвал её! Возможно, история повернулась бы иначе, но рядом не было ни Виктора, который бы мне намекнул, не было и Маши, которая бы повернула ситуацию в нужное русло, не было Олега, который бы прямодушно, может слегка и грубовато, но дал бы мне совет.

Это воспоминание так дорого мне, что я вынужден уточнить — люди так грубеют после двадцати. Если бы я вернул Сашу обратно, мы бы вряд ли даже поцеловались, но это было бы начало продолжения.

А так это было начало конца.

Та незаметная ниточка, паутины, что планомерно затягивалась вокруг.

Мы помирились, но не возникло большего, что могло бы возникнуть, но я ещё не умел правильно начать, а Саша уже не могла сама по-детски вернуться.

Это деление на «ещё» и «уже» главное во всей этой истории!

Вдумайтесь в эти «ещё» и «уже». До и после. В их игру, когда они, то вместе, то врозь, то одно за другим, то наоборот.

Когда Таня уже начала падать, но ещё не упала, я уже обретал СИЛУ, но ещё не обрёл, чтобы предотвратить падение.

Я уже могу не дать ей разбиться, но Таня уже мертва.