И все же мы услышали два упрека. Еще за год до нашего приезда в Александрию прибывали грузы из Чехословакии с надписью «Nient sturzen»[32]. Надписей на английском языке не было. Немецкие надписи вызывали злорадные комментарии у немцев-военнопленных, работавших в порту. Второй упрек был нам не менее неприятен, чем предыдущий. Случалось, что на партии товара чистый вес, указанный на ящиках, расходился на несколько килограммов с весом, проставленным в счете. Последовало трудоемкое перевешивание ящиков, потрачено было напрасно несколько дней, а в фактуре появилась значительная статья расходов за задержку, за оплату труда рабочих по доставке ящиков на склад, за распаковку, перевешивание и новую упаковку. И это все потому, что где-то в бухгалтерии большого завода кому-то показалось трудным снять телефонную трубку и узнать в экспедиции точный вес отправляемого товара. Таможенные органы во всех странах мира недоверчивы; нельзя, однако, оправдывать собственную небрежность этим недоверием.

Чехословакия ищет путей к заграничным рынкам, которые в течение шести лет были закрыты для нее войной. И она нашла их несмотря на все многочисленные препятствия, которые ставит перед ней политика дискриминации, проводимая западными конкурентами.

Половина четвертого утра. Ротационные машины в типографиях выбрасывают тысячи экземпляров арабских и европейских газет. В затихших палатах больниц сменяются сиделки после ночного дежурства. Пекари сажают в печь последние буханки хлеба и противни с печеньем, чтобы вовремя доставить их на полки магазинов и на прилавки кафе-автоматов. Белый человек в арабских кварталах исламского мира отдыхает, чтобы набраться сил для нового знойного дня.

Зато арабский мир живет. Он славит рамадан — месяц поста.

Утром 19 июля газеты и радио известили весь исламский мир от Пакистана у подножья Гималаев до самых глухих марокканских деревушек на берегах Атлантики, что начался рамадан, месяц, в котором Аллах ниспослал верующим на землю коран. С того момента, когда на ночном небосводе появляется серп молодого месяца, мусульманский мир на четыре недели переворачивается вверх ногами.

Ночь превращается в день, а день — в ночь.

От восхода до заката солнца верующим нельзя дотрагиваться до пищи и питья, курить и общаться с представителями другого пола. Фанатизм, с каким арабы[33] следуют этому строгому запрету, изумил нас. Мы видели, особенно в первые дни рамадана, арабов, которые перед закатом солнца едва передвигали ноги по раскаленным улицам. Трудно представить себе, какое непостижимое самоотречение требуется от человека, чтобы он не прикоснулся к воде в пятидесятиградусную жару. Лишь для детей, больных и беременных женщин делается исключение из этого жестокого закона. Разрешается напиться и арабам, которые целый день проводят в пути на верблюдах, но мы встречали людей, которые и в этом случае добровольно соблюдали рамадан. Нет сомнений, что когда-то такой пост имел характер профилактического мероприятия, которое хотя бы на время должно было ограничить чрезмерное употребление пищи и воды в жарком климате. Занесенный с необычайной строгостью в предписания религии пост мог, вероятно, столетия назад оказывать благотворное влияние. Но сейчас, когда быт мусульман во многом вошел в колею современного европейского образа жизни, рамадан приводит к пагубным результатам.

По пути из Триполитании в Киренаику мы делили кузов грузовика с группой арабских пастухов и солдат-сенуситов. Каждые пять минут они справлялись о времени, хотя солнце стояло еще высоко над горизонтом. Трудно было нашим спутникам дождаться конца вынужденной голодовки, особенно когда двое «неверных» на их глазах лакомились сочными фруктами.

Незадолго до заката солнца мы подъехали к Барке, небольшому городку в Киренаике, недалеко от Бенгази. Истомленные арабы молча стояли на улицах, сидели на земле у стен домов, перед небольшими кафе; они ждали. Однако их ожидание было не похоже на наше. Это было тихое ожидание изможденных голодом и жаждой людей. Но вот среди вечерней тишины завыли тревожные сирены. Хотя после окончания войны прошли годы, кровь застыла в наших жилах от этого звука. В Европе сирена оповещала нас о приближении смерти и разрушения, но в Киренаике она приносила арабам конец страдания. Сразу же вокруг нас замелькали черные фигуры, и все звуки потонули в шлепанье босых ног. Через минуту жизнь в Барке остановилась. На улицах не осталось ни одной живой души, лишь несколько пустых машин стояло перед домами. Несколько позднее слышался только приглушенный звон тарелок, кастрюль и стаканов…

Там, за окнами арабского мира, с заходом солнца началась жизнь…

Рамадан не связан с определенным месяцем. С каждым годом он передвигается на несколько дней вперед, так как арабский календарь не совпадает с христианским. Через каждые 33 года он приходится на один и тот же месяц. В зимние месяцы рамадан переносится легче благодаря более низкой температуре и меньшей протяженности дня между восходом и закатом солнца.

В летние же месяцы рамадан — чистая мука.

После захода солнца улицы начинают оживать. Пронзительные звуки арабской граммофонной музыки несутся из-за каждого угла. Голодные арабы теснятся вокруг продавцов фруктов и пирожков, плавающих в оливковом масле. Едят и пьют целую ночь. Те, у кого достаточно денег, чтобы во время рамадана днем не работать, укладываются спать на рассвете с переполненными желудками. Но таких очень мало среди бедноты, которая изо дня в день перебивается чем бог пошлет. Не выспавшись и не отдохнув, приступают утром арабы к работе, во время которой им нельзя ни подкрепиться, ни освежиться. В порту Тобрука мы видели арабских рабочих, занятых на погрузке тяжелых бочек с гильзами. Большинство их еле держалось на ногах. Люди были истощены до предела.

Едва после захода солнца оканчивается неумеренный ужин, которым арабы вознаграждают себя за целый день страданий, как начинается жизнь. Пьют, пируют и поют целую ночь. В арабских кварталах без устали звучит хриплая граммофонная музыка, однообразная до отчаяния. Где уж тут взяться свежим силам для нового трудового дня!