Восхождение, возможно, утомительно лишь потому, что некоторые слои плит достигают почти метра в высоту. Нам пришлось осторожно поднимать впереди себя спальные мешки с хрупкими камерами, но, несмотря на это, весь подъем длился неполных 18 минут.

Ялла эмши! [41]

Отправить проводника вниз с полпути нам не удалось, и мы прилагали все усилия, чтобы поскорее от него избавиться. Он, очевидно, не мог понять нашей незаинтересованности в добром совете. Мы же, со своей стороны, не могли понять его ломаного английского языка, на котором он предостерегал нас против тайной полиции. Поняли мы это только тогда, когда он начал подробно излагать замысловатый план нашего спасения.

Проводник принял нас за немецких военнопленных, скрывающихся на египетской территории. Короткие штаны, светлое хаки рубашек и спальные мешки подмышками пробудили в нем такие симпатии, что он не принял к сведению наших уверений, что мы не имеем с немцами ничего общего.

Некоторые египтяне симпатизировали нацистам, даже когда Роммель стоял перед Нильской дельтой или, может быть, как раз поэтому. Немецкая пропаганда была слишком заманчива. Она обещала, по меньшей мере, ускорить осуществление долголетних стремлений к изгнанию англичан из Египта и Суэца.

Об этих симпатиях хорошо знали пленные в лагерях Киренаики и Суэца. Они почти наверняка могли рассчитывать на помощь, едва лишь вырывались из рук английских военных властей.

— Завтра утром перед рассветом я приду за вами и отведу вас в безопасное место, в шатер шейха, — сказал проводник, указывая в пространство между сфинксом и пирамидой Хефрена, где вдали виднелись красные отблески лагерных костров.

— Мои друзья позаботятся о документах и одежде. Говорите всюду, что вы французы или греки, и вам ничего не будет, — продолжал проводник.

Мы слушали его с интересом.

— В Каире как механики или шоферы вы сможете зарабатывать по 25 пиастров в день. О пище и жилье можете не беспокоиться. А если вы захотите жениться…

— А как же египетская полиция? Что если нас поймают? — спросили мы нашего спутника, стараясь узнать побольше.

— Не бойтесь. Ни один египтянин не сделает вам ничего плохого. Если все же вас побеспокоит кто-нибудь, попросите его оставить вас в покое. Ялла эмши, понимаете? Ялла эмши, ялла эмши! Понятно?

После того как мы при нем повторили эти слова несколько раз, он удовлетворенно кивнул головой и начал медленно спускаться с пирамиды.

— Здесь недостаточно безопасно, сюда приходит много англичан, я приду за вами до рассвета… — донеслись до нас его слова, когда сам он уже исчезал под бледными плитами пирамиды.

Нам показалось, что наш «проводник» был несколько удивлен, когда мы на следующее утро, встретившись у подножья пирамиды, приветствовали его теми словами, которым он научил нас накануне вечером. Он домогался бакшиша, который уже получил вчера, и другого для брата, который якобы стоял вчера на страже с противоположной стороны пирамиды, чтобы нас во время восхождения не заметила полиция…

Серебристый поток лунного света стекал по стенам пирамиды и сглаживал грани каменных блоков. Бесконечная цепь светящихся жемчужин убегала от конечной трамвайной остановки под пирамидами далеко к Каиру. Ролики миниатюрных коробочек высекали из проводов снопы искр. Одинокие огоньки уличных фонарей разбегались куда-то в сторону Гизы и сливались на горизонте с разноцветным заревом газосветных трубок.

Внизу в Мена-Хаусе на освещенной площадке под звуки испанского танго с неизменными кастаньетами танцевало несколько пар. Прожекторы, укрепленные на высоких стволах пальм, вычерчивали на темном фоне неба станиолевые вееры листьев, вероятно точно так же, как и несколько лет назад, когда в прохладных садах Мена-Хауса после длившегося целый день совещания отдыхали президент Рузвельт, Черчилль и Чан Кай-ши.

Далеко на горизонте в темноте ночи временами вспыхивал маяк гелиополисского аэродрома, перерезая белым конусом своего света гирлянду фонарей вдоль набережной, которая бесконечным светящимся пунктиром делила долину Нила на два разных мира. На юго-востоке за расплывчатыми контурами сфинкса из вечерней мглы выступали серебристые вершины дюн и их черные тени. Совсем близко в темноте ночи светились прямоугольники окон в предместье Гизы и звучали в тишине плачущие звуки арабской музыки.

Под нами недвижно лежали миллионы тонн камня, скрепленные почти пятью тысячелетиями.

Пирамиде было уже много более двух тысяч лет, когда сюда прибыл греческий репортер Геродот. Он сразу же стал измерять ее и написал затем сенсационную статью о седьмом чуде света…

Его нисколько не смущал тот факт, что интервьюировал он одних лишь своих земляков греков. Они давно уже не умели читать иероглифические надписи на стенах и наговорили ему примерно таких же небылиц, какие сейчас рассказывают туристам драгоманы на верблюдах…

Тем не менее его репортаж пережил две с половиной тысячи лет и был переведен на всевозможные языки…

Вплоть до короля Рампсенита, писал Геродот, Египет жил якобы в довольстве. Но Хеопс вверг страну в беду превеликую. Он закрыл все храмы, запретил египтянам приносить жертвы богам и заставил их работать на себя. Одним он велел дробить камни в каменоломнях среди пустыни, другим — перевозить глыбы на плотах через реку. Сто тысяч человек работало попеременно на строительстве, которое продолжалось 20 лет. Десять лет потратили рабочие на постройку дороги, по которой перевозили камни.

На пирамиде, сообщал далее Геродот, древнеегипетским шрифтом обозначено, сколько денег было израсходовано на редьку, лук и чеснок для рабочих. Переводчик, мол, прочел ему надпись, из которой он узнал, что на это дело было израсходовано 1600 серебряных талантов. Хеопс якобы дошел до такого позора, что, не имея больше денег достроить пирамиду, отправил собственную дочь в публичный дом, наказав ей заработать определенную сумму денег. Указанную отцом сумму дочь собрала, но решила при этом и о себе оставить память. Поэтому каждого, кто приходил к ней, она просила подарить ей один камень. Из этих камней и выстроена будто бы средняя из малых пирамид, стоящих перед восточной стеной Большой пирамиды. Рабочих, которые строили пирамиду, так же как и крестьян, доставлявших им хлеб, непрерывно подгоняли палками и пальмовыми розгами. Провинившихся надсмотрщики будто бы связывали, доставляли к ближайшему каналу и, избивая их все время, окунали головой в воду. Некоторым для острастки отрезали уши и нос…

А потом, через две с половиной тысячи лет после Геродота, объявился вдруг Шампольон и внес ясность в сенсационные сообщения «отца истории». Вдруг заговорили загадочные письмена, покрывавшие все колонны и стены, заговорили папирусные свитки, которые никто не понимал в течение нескольких тысячелетий…

Заговорили иероглифы, освобожденные от пыли и песка, наносившихся в течение долгих веков. Ожили загадочные измерительные приборы и строительные инструменты, ожили люди, создавшие эти бессмертные творения. Ожил каменный фундамент вокруг теперешней Гизы. Древнеегипетские строители расставляют на нем свои остроумные астрономические приборы, чтобы в соответствии со странами света точно определить местоположение будущей гигантской гробницы еще не умершего фараона. В районе стройки вырастают обширные поселения. В них размещают воинов, отбывающих на стройке трудовую повинность. Каждое лето из далеких окрестностей приходят сюда добровольно сезонные рабочие, крестьяне; поля у них затоплены Нилом, и они в период половодья хотят заработать на пропитание. Иногда стражники пригоняют караваны военнопленных или осужденных за тяжелые преступления, которых должны использовать на самых тяжелых работах. А в соседних поселках устраиваются на житье привилегированные ремесленники, каменотесы, полировщики гранита, художники, скульпторы, инженеры, землемеры, плотники, строители подъемных машин, механики и знаменитые писцы, которым поручалось высекать исторические надписи на каменных плитах, на стенах, пилонах и колоннах храмов.