…И не только о его выборах речь. Оружейникам может быть предложено купить и его жизнь. Если Суро заговорил об этом, разумно сделать предложение в обе стороны.

Как поступил бы отец?

На сделку с совестью он никогда не шел. Только понять бы, чего требует совесть — гордого отказа или спасения жизней людей.

Суро очень хотел согласия. Видно, и впрямь опасался влияния Дома Нара. Рииши могли бы закрыть в подвале, еще где-нибудь, но отвели в собственные покои, правда, находиться он мог лишь в одной комнате. Его слуг — все были, по счастью, живы и целы, увидел их по дороге, издалека — сюда не пустили. Стража стояла на входе, не сводя с него глаз, железная, немая и глухая. Он даже написать записку в тайне не смог бы. Как и обмануть Суро ложным согласием. С людьми все равно говорить придется, и возможности взять свои слова назад у него не будет.

…Он рос на понятиях чести и долга, зачитывался историями о людях, поступивших, как надо, не склонивших голову перед врагом или обстоятельствами. И здесь, на севере, и в других землях — доблесть везде одинакова и ценна. Вот только они погибли, почти все эти люди, и, может быть, их последней мыслью было, как же они ошибались.

Свет далекой звезды прекрасен, но если смотреть на него, можно сломать себе шею или завязнуть в болоте. Вот у него самого сейчас выбор, впустую геройствовать и умереть в двадцать с небольшим, нет, лучше прямо сказать — через несколько дней; дать роду угаснуть, или махнуть рукой на желающих власти. Что до них, самому-то власть не нужна.

Простучали тяжелые шаги по половицам, и лишь у самой двери он различил за ними еще одни, легкие. Стража посторонилась, давай проход фигурке в светло-сером, и лицо ее было почти такого же цвета, прозрачное, как иногда у тяжело больных.

— Господин разрешил пропустить к вам жену.

…Суро, ты сволочь. Женщин не тронули, и она сидела бы в своих комнатах… Пришла, чтобы уговорить? Наверняка. Но уж не на нее злиться.

Он теперь и за эту девочку отвечает. Кто знает, что придет в голову злобному хорьку — а есть еще и Атога, он Аэмара никогда не любил. Устроить несчастный случай легче легкого…

— Не смотри так, — сказала Майэрин тоненьким, сдавленным голоском, — Я не ребенок. И не собираюсь жалеть о том, что приехала. Что тебе сказал Суро?

Прошла вглубь комнаты, устроилась на кушетке среди подушек, на стражу обратив внимание не больше, чем на пятнышко на дверном косяке. Сложила руки на коленях, брови сведены, покусывает нижнюю губу. Прическа — две косы свисают на грудь, проще некуда. Хоть и заявила, что не ребенок, выглядит совсем девочкой. О чем с ней говорить-то? О ней заботиться нужно, а не перекладывать ношу.

Сам не понял, почему взял и рассказал ей все.

Кэраи сумел умерить недовольство брата своим приездом — тот был слишком рад победе; Тагари позволил ему пока оставаться с войском. Крепость Трех Дочерей они покинули, проведя там неполных два дня. Позади были удобные покои, стены и крыша, защищающие от дождей. Теперь и высшие командиры слова жили в палатках, просторней и куда лучше обставленных, чем у солдат — те ютились, как сваленный в лодку улов, — но все-таки роскоши генерал не позволял никому. И сам в ней не нуждался. А Кэраи трудновато было в военном лагере, среди сотен и сотен людей. Ладно если вдоль речки идти, а то и воды умыться не сразу получишь, как ни приказывай.

И сколько еще ждать гонца, неизвестно. Да и не хочется торопить время, вдруг это все, что у них с братом осталось?

С офицерами Кэраи общего языка не нашел, с солдатами и не пытался, поэтому свободные часы — обычно вечерние и ночные — проводил в одиночестве. На звезды, например, посмотреть, никогда не надоедает. В городах было не до того, и вернется, снова о них позабудет. А тут перед ним раскрывалось все небо, только отойти подальше, чтобы не мешали лагерные костры, числом немногим меньше, чем звезды.

Брат ему выговаривал — земли-то мы отбили, но все же в одиночку шляться не дело. Но Кэраи никогда не заходил дальше, чем караулы стояли — и не пропустили бы, и незачем. По краям огней зажигали мало: легче вглядываться в темноту.

Сегодня шли меж высоких холмов, склоны которых местами обнажились причудливо — словно огромными когтями по ним провели, содрав зелень до белой кости. Хотелось посмотреть на них ночью, но пока с неба еще не ушло зарево, хоть воздух уже потемнел. Прогулявшись по лагерю, Кэраи вернулся в палатку, где Ариму как раз накрыл ужин. Он, в отличие от хозяина, со многими столковался; дождавшись, пока опустеют тарелки, попросил дозволения уйти. Кэраи в этот миг ему позавидовал, сам он так легко не умел — даже не друзей заводить, а так, пустячных знакомых не с умыслом и дальним прицелом, а просто, поболтать и уже считаться приятелями.

Устроился за столом с книгой. Древний хронист писал о войне, в которой горы Эннэ окончательно отошли нынешней Хинаи, тогда носившей другое название. Знали бы далекие предки, что будет на этой земле, порадовались бы или огорчились? Ведь как-то же они себе представляли грядущие дни.

— Господин, к вам вестник, — послышался голос охранника по ту сторону полога.

— Пусть войдет.

В палатке появился юноша в форме; Кэраи так и не научился различать все тонкости, откуда, из какого отряда. Это был другой язык, военных, а не придворных.

Что-то в облике показалось знакомым, но известие было важнее. Только скользнул взглядом по легкой фигуре — мало ли у брата молодых солдат.

— Письмо, голубь принес в крепость, — гонец протянул узкий кожаный футляр. К лапам голубя такое не привязать, конечно, зато надежная защита в дороге потом.

Непонятное чувство возникло, и, пожалуй, не слишком приятное. Взял футляр, почти соприкоснулись руки, и было это… словно едва не задел густую липкую паутину.

— Ты можешь идти.

Все-таки что-то тревожащее было в том движении, с каким юноша отступил назад и выскользнул из палатки. Невнятная мысль оформилась, приняла четкий контур: военные двигаются не так. И новобранцы из крестьян — тем более. «Скользящие в тени», незримые шпионы? Такие не передают официальные письма.

Эх, а вот это плохо.

Письмо предназначалось для брата, но это Кэраи понял, уже сломав печать, по обращению. Теперь уж всяко надо прочесть, все равно Тагари не поверит в случай.

Как это вышло? Вестник не мог перепутать, разве что его самого ввели в заблуждение.

Кэраи поднялся, выглянул из палатки. Горели костры, пятна света и тени метались по земле и холщовым стенам. У самого выхода сидели двое его охранников, разговаривали, но молодого солдата не было видно. Можно спросить, куда он направился, отыскать, но, если это и правда не обычный вестник, его не найти так просто. Охранники не заметили Кэраи, и тот вернулся за стол.

В письме командира Асумы говорилось о падении Сосновой. Кэраи несколько раз перечитал скупые ровные строчки. Быть этого не могло, но было — рухэй прокрались тайными тропами в середину гор Юсен, сожгли крепость, а командир Срединной с небольшим отрядом сейчас находится там. И намерен переловить врагов всех до единого.

Не надо было обладать блестящим умом, чтобы придти от этого в ужас. Осорэи, выходит, сейчас вообще не защищена. Сколько прошло дней с тех пор, как написано было письмо? Вот дата… три дня. Из них день голубь летел до крепости Трех Дочерей, еще двое суток, верно, снаряжали посланника, и потом тот догонял отряд генерала. Все равно долго, где-то замешкались. Это войско ползет, а конный галопом доскачет куда быстрее.

Кэраи уже снова приподнялся, отдать брату письмо, но где-то на задворках мыслей зашевелился червячок сомнения. Надо ли, прямо сейчас, когда у Тагари радость, а изменить уже нельзя ничего? Никто не узнает, отдано ли письмо, помимо этого посланца. Его отыскать бы, выяснить, кто это, и видно будет, как поступить.

Только где же его найти, раз уж сразу остановить не успел…

Шевельнулся полог над входом; вроде и не отодвинулась в сторону тяжелая ткань, так, дуновение ветра — а тот, про кого думал, уже стоит в палатке, и совсем рядом.