Отказать не решились, принесли один лист.

Рисовать он не стал — а Лайэнэ и впрямь надеялась, хоть какое ему утешение, ведь любил занятие это. Но мальчик начал писать, быстро-быстро, словно опасаясь — вот охранник сейчас по движению кисти поймет — что-то не так.

— Что ты пишешь? — шепотом спросила Лайэнэ, не подходя близко — еще решит, что она собирается подглядеть. Тайрену поднял голову и посмотрел очень по-взрослому, и словно издалека.

— Письмо. Ему.

— Но… тебе не позволят отправить.

— Я знаю. Но у меня есть способ.

Кисть вспорхнула в последний раз. Он подошел к окну, разорвал лист на мелкие клочки и отпустил бумагу по ветру; порыв разметал белые кусочки, собрать их было уже невозможно, даже если бы кто-то и захотел.

— Он узнает, — сказал Тайрену. Прибавил, хотя Лайэнэ больше не спрашивала: — Я знаю, что он не как все. Слышал разговоры и в доме, и после, в храме, и твой с Микеро…

— И кем ты его считаешь? — спросила, лихорадочно пытаясь вспомнить, что именно и когда говорила врачу.

— Он может оказаться и вовсе не человеком, так ведь? — откликнулся мальчик уже почти жалобно. — Поэтому он и сумел вернуться, когда все считали его мертвым. Я должен выбрать этих, — короткий кивок в сторону двери, — а не его? Потому что они обычные люди?

Отвернулся, аккуратно закрыл тушечницу, сложил на подставку кисти:

— Но я написал «мне все равно, кто ты».

С детства она видела разные вышивки — не только играющих рыбок, бабочек и цветы, но и знаки Опор, и небесных созданий, о которых слышала в легендах и сказках. Страшных историй не вышивали, но они оказались куда реальней.

«Тебя подхватила и понесла моя сказка», — прошептала Нээле, глядя поверх монастырских стен — темные кроны сосен нависали над ними, не то оберегая, не то угрожая. Сказка была страшной, порой кровавой, и она отделила девушку от мира простых людей. Неужто все назначение Нээле было в том, чтобы на обозначенный путь стал другой? Даже если так, с этим уделом можно поспорить.

Брат Унно и Лиани ушли недавно, и, верно, не слишком старались запутать следы, вероятно, вообще об этом не думали. Любой охотник нашел бы случайно сбитые ветки, отпечаток во мху, а потом и остывшие угли костра. Только Нээле себя не обманывала, она не найдет следа, даже если человек поползет, всем телом приминая траву.

Но, может быть, есть смысл просто идти к Сосновой?

От монастыря на юг почти прямо, и дорога нахоженная, хотя где-то могут еще бродить остатки отряда рухэй. И… неживая, вечно голодная тварь.

Они ушли искать Энори.

Монахи не знают его, думают, перед ними обычная нечисть; что бы ни говорила им Нээле, они все равно не поймут. Надо его видеть, знать близко, чтобы понять, как он опасен. Он… слишком похож на людей.

…Словно нырнула в прошлое — вот в метель распахнулась дверь, прохладные пальцы легко коснулись щеки; перламутрово-белое видение склоняется к ней в подвале и поднимает на руки, унося от беды, созданной его же прихотью. Вот он с неясной тоской говорит ей о море, доверительно — о заключенном в Нээле даре — и сажает цветы на могиле юных влюбленных…

Смешно о таком всерьез размышлять, но, может быть, с ним удастся договориться? Он не тори-ай, ведомый жаждой крови. И, если Нээле все еще ему нужна… пускай забирает. А коли откажется, она хоть попробовала.

Что ж, надо постараться сделать свой след заметней. Пусть не найдет никого, кто-нибудь да отыщет ее саму. И дай Заступница, чтобы это не оказались ночные охотники из холмов.

…Друзья где-то там, в бесконечно запутанных горных ущельях. Тори-ай, пришедший к ней ночью, с ними сейчас, он чует, что жена его где-то в окрестных горах; едва уловимая ниточка, тоньше паутинки. Он сказал брату Унно — она направлялась к Сосновой. Всё туда сходится…

Страшно.

Вспоминала, как обозначилось среди теней бледное, словно уставшее от не-жизни лицо, как потом утекал под дверь зеленоватый свет. В монастыре тварь убить ее не могла, решила выманить. Что ж, во всяком случае из монастыря девушка и вправду уйдет.

И его жена где-то там рядом, за скалами, в угрюмом ельнике… Ее Нээле тоже помнит, никогда не забудет лукавый прищур, улыбчатые полные губы, и платье нарядное, розовое в черных пионах. И гребень…

…Кости Нээле будут лежать в лесу под корнями, а эта женщина, уже дважды погибшая, будет смеяться, лукаво и голодно поглядывая на новых, пока ничего не подозревающих путников…

Время тори-ай — ночь, но и в сумерках можно попасть в ловушку, соблазнившись теплым светом костра или окошками дружелюбного домика. Но этих, мужа и жену, девушка уже видела, а смена облика им неподвластна. Слабое утешение, да… И они — не единственная опасность в горах. Говорят, по ущельям бродят души погибших, а в чащобах таится нечисть, сбивающая с пути и лишающая разума. Даже бывалые охотники не ходят по этим горам без амулетов.

Амулет было проще всего попросить у монахов, но вдруг всё поймут и не пустят ее? Нет, под замок никто не посадит, а вот переубедить — могут. А потом и решимость ее растает. И снова сидеть, и плакать, и ждать?

Пришлось поспрашивать пришлых жителей Эн-Хо, у одного из крестьян оказалась вещица — знать бы, так ли хороша, как кругляшок из священного кедра?

Амулет стоил немало, а денег у Нээле не было. Отдала чудом уцелевшее из прежней жизни — шелковый пояс с двумя летящими ласточками, свою же работу. С грустью погладила яркую вышивку, может, последнюю.

Поколебавшись, стащила с монастырской кухни пару лепешек, несколько подвявших шариков репы, орехов, мешочек проса, раздобыла огниво. Собиралась как могла основательно, в холщовый заплечный мешок к припасам сунула одеяло, взяла и деревянную флягу, водой наполнила. Мешок с непривычки казался тяжелым. Но хватит уже убегать ни к чему не готовой, с пустыми руками. Хотя… тогда ночью в холмах при ней была шкатулка с драгоценностями. Только добра не принесла.

Решила уйти на рассвете, по ночи было слишком страшно, успеет еще набояться. Больше чем на сутки отстанет от Лиани и брата Унно, а уж они-то идут быстрее и знают, куда.

Побродила по дворикам, прощаясь с каменными изваяниями, подле которых так подолгу стояла, глянула и на роспись, для которой помогала готовить краски. Роспись не изменилась, а изваяния глядели скорбно, лик же одной из Опор выражал явственное презрение. На всякий случай Нээле положила цветов рядом со всеми Опорами.

— Что, сестренка, как в воду опущенная? — спрашивали ее беженцы, а монахам, к счастью, пока не было дела до Нээле, они молились за успех безжалостного своего дела.

Полночи и она читала молитвы дрожащими и словно заледеневшими губами, потом задремала тревожно — боялась проспать рассвет. Потом, вздрагивая от медных раскатов гонга, таилась за телегой, боясь, что вот-вот людьми заполнится двор, теребила тянувшую плечо лямку мешка. И, наконец, выскользнула из ворот, только брат-привратник отвлекся.

**

Ветер свистел в ущелье, наслаждался возможностью скользнуть в любой прогал между камнями или стволами сосен, искривленных от постоянного тока воздуха.

— Говорят, здесь жили когда-то три брата, — напевно завел монах, шевеля жаркие угли, — у него находилось по легенде на каждый валун. — И младший прежде старших нашел себе невесту, редкостную красавицу. Старшие похитили ее, но она сбежала и превратилась в каменный столб, а несчастный жених стал ветром, и безуспешно пытается ее оживить. Потому-то здесь всегда ветрено и слышатся звуки плача…

Ястреб скользнул вдоль склона, заметив какую-то добычу. Лиани проводил пернатого хищника глазами. Как ему тут живется, в неспокойной воздушной реке?

— У тебя была песня про ястреба, — сказал монах. — Спел бы, может, ущелью это понравится, оно выведет к нужному следу?

— Тут ветер уместней, чем голос человека. Да и компания у нас подобралась не для песен.

Непонятно было, сколько еще придется идти. Пока двигались на Сосновую, но тори-ай не был уверен, вправду ли его жена в крепости или все же где-то рядом. Он мог и обмануть — тогда, выждав момент, супруги бы соединились и попытались убить путников. Нежить сейчас была опасней, чем Энори, тот не знает о планах охотников. Решит — просто люди идут, ненароком подобрали опасную вещь.