…Сколько еще дней у них в этих стенах? На сей раз он не уйдет просто так, он спросит. И придется давать ответ, а как это сделать, когда и сама не знает, в чем ее судьба? Если бы речь шла только о людях… Но Небеса правда обязали ее к чему-то, или можно оставить все и зажить обычной жизнью, обрести счастье?

Сейчас она не сможет ответить — даже если ответа немедленно не потребуется, трудно будет не подгонять саму себя, не искать знаки… не ошибиться.

«Я хотела обрести почву под ногами — и не хотела терять себя. Но скоро поняла, что себя мне не сохранить, да и что я — облачко, ветер дунул, оно развеялось. Но я все-таки и человек тоже, и мне нужна была опора. Я на многое стала готова ради нее, только она все ускользала и ускользала, пока уже и веры в нее не осталось. А потом… стало казаться, что вот оно, мое назначение…»

Но сказала она другое:

— Я все это время не знала, что со мной будет. Могла только ждать… и ждать. Стоило подумать — вот наконец все уладилось, и меня тут же срывало с места. И ничего нельзя было сделать. Только верить… Порой мне казалось — куда легче было пережить ту ночь в холмах. Там я хотя бы сама бежала куда-то…

Больше ничего не понадобилось — осознала вдруг, что он понимает, и ничего не спросит. А жаль. В этот миг она бы не сомневалась.

Неизвестно, может, она и сама что-нибудь сказала или спросила еще, но Небеса отвлекли — по двору к молодым людям направлялся долгожданный монах. Очень злой монах, в котором даже странно было узнать брата Унно.

Нээле заулыбалась было, но улыбка разбилась, натолкнувшись на свинцовую хмарь его лица.

— Доброе… утро, — запнулась девушка. — То есть день уже…

Лиани непочтительным кивком ограничился, на приветствия времени тратить не стал:

— Пояс уничтожили?

— Нет… пригодится еще, — сказал монах с явной неохотой. Странно, словно подменили его — не этот ли человек нес страшную вещь, как самое дорогое сокровище, да еще и с нежитью чуть ли не в удовольствие беседовал?

— Всегда казалось недостойному, что Небеса любят посмеяться, — сказал он угрюмо, — а вот, похоже, и вправду так.

— Что решили-то? — спросил Лиани.

— А, — брат Унно лишь отмахнулся, и вознамерился было двинуться дальше, но юноша поймал его за руку; Нээле не успела даже понять, как это вышло, а потом мороз побежал по коже — нельзя так со святыми людьми!

— Ты исполнил обет, что же, решил остаться? — спросил Лиани почти беззвучно — девушка, стоявшая в двух шагах, еле расслышала.

— Придется пока, — буркнул тот. — А ты… не соглашайся, когда тебя призовет отец-настоятель и начнет убеждать.

— На что?

— Ни на что! И пусти, одичал вконец, — извернув кисть, брат Унно освободился и зашагал дальше. Непривычной была его походка, и со спины он выглядел странно — голова опущена, плечи как будто сжаты, а шаг слишком широкий, будто спасался или, напротив, был в гневе. Монах? В гневе? Невозможно.

— Что это с ним? — растерянно спросила девушка.

— Я, кажется, понимаю… И, может быть, для меня эта новость будет хорошей, — добавил Лиани вполголоса; Нээле ощутила с грустью, что все, не с ней он уже, а мысленно беседует с настоятелем. Не у нее одной есть путь, другим недоступный.

**

Один из маленьких племянников господина Айю как-то назвал его «кошка-гром»; сравнение посмешило и запомнилось. Особый такой гром, который раскатывается мягко, не пугая, лишь предвещая скорую непогоду. Детям говорили, что это на небе играет клубком пушистая туча-кошка.

Сейчас показалось, что услышал такой, хотя небо было ясным; вероятно, в ушах шумела кровь.

— Я всё на сегодня, — он подал последние бумаги молодому помощнику. Личные прошения разбирал; а их меньше не становилось, и многие, как всегда, были пустячны, хоть на севере шла война, а с юга подходили солдаты, присланные столичным указом из соседней провинции.

— Как самочувствие ваше? — спросил помощник, а господин Айю только поморщился.

Он понимал, что жить ему осталось немного. Годы еще не столь обременили его грузное тело, но здоровье сдавало — с каждым месяцем это было заметней. Но сильнее, чем собственная судьба, тревожило его будущее Дома Таэна. Еще полвека назад это был дубовый бор с мощными деревьями, но словно армия мышей подгрызла корни — почти никого не осталось. И оба брата словно задались целью прервать собственный род. Им бы жениться обоим, так нет же. А Тайрену — какой из него наследник? Простите, Небеса…

Оставались еще дальние боковые ветви, но тоже чахлые, и никогда не державшие власти.

Хотя не ему порицать, у самого Айю детей нет, и не отговорка, что его-то род обширен и дружен.

Знать Осорэи предпочитала с конца весны отвозить семьи в загородные поместья, но последние несколько дней выдались дождливыми, и оставалось любоваться доцветающими деревьями здесь, в домашних садах. Городские же парки пустовали, дождь сбивал наземь последние грустные лепестки с веток. Никому не хотелось лишний раз высовывать нос на улицу.

Поэтому, когда Айю вызвал в Палаты управления главу Дома Иэра, чтобы проверить отчеты по рудникам их семьи, неожиданным стало, что за город накануне уехало все семейство. Да еще поздно ночью, перед самым закрытием ворот. Других, не столь родовитых людей, могли и не выпустить. Причем направлялись они, судя по всему, не в предместья, а на тот берег Кедровой — по ночи и сырости удовольствие вовсе сомнительное.

Странно, очень странно…

По дождю ему самому нездоровилось, и, оставив Палаты на помощников, Айю направился домой в сопровождении одного из слуг.

— Пожалуй, обойдусь без паланкина, захотелось погулять под дождем, — заявил он, уже спускаясь с крыльца. — Наведаюсь в парк у канала, полюбуюсь напоследок на сливы. Им должно быть грустно доцветать в одиночестве.

Как брошенной всеми красавице, пришло в голову. И в воду канала смотреться, как в зеркало… посмотрите, я же еще хороша…

Чтобы попасть от Палат к парку, нужно было пересечь мощеный плитами дворик, здесь в хорошую погоду обычно ожидали просители средних рангов. Сейчас не оказалось никого, и, хотя удивляться тут было нечему, Айю стало тоскливо и неуютно. Он остановился; слуга, несший над головой зонт, не успел подстроиться, оставив господина ненадолго под дождем.

Пусто. Деревянные и каменные скамьи, невысокие стены… хоть и зеленеет подстриженный шарами кустарник, кажется — глубокая осень. Несколько человек показались в стенном проеме, по форме Айю признал в них городскую стражу. Шедший впереди заметил его, поклонился, что-то сказал, и один из стражников нырнул назад, на улочку.

— Пойдем, — сказал Айю слуге. Поравнявшись со стражниками, чуть кивнул им — он был со всеми приветлив. Ощутить удар в горло успел, но не понял, что это был нож; лезвие глубоко вошло под подбородок, тяжелое большое тело, оседая, потянуло убийцу за собой. Слуга успел издать короткий невнятный звук, и лег рядом с хозяином, будто по своей воле. Дождь понемногу размывал струйки крови по краю дворика.

В этот день была убита часть городской стражи, из тех, кого заговорщики посчитали негодными для склонения на свою сторону. Солдаты Атоги еще не подошли, но заранее присланные в Осорэи люди заняли Палаты управления, арестовали мужчин из верных Дому Таэна семей, ворвались и обыскали жилища обоих братьев и вынесли бумаги, какие нашли. При этом погибли несколько слуг Дома, до последнего защищавших хозяйское имущество. Если не считать их и городских стражников, жертв оказалось немного. К вечеру в Осорэи вернулся Суро, промокший и от этого злой, несмотря на удачный исход задуманного.

Большинство горожан в эти часы не поняли и не заметили ничего, сидя под защитой крыш и стен, разве что пробегающие по улицам отряды стражи или же просто группы каких-то неприметно одетых людей вызывали удивление и некоторый страх. Кто они, что им надо?

Даже торговцы в лавках, скучающие при малом числе покупателей, поначалу ничего не прознали, а уж они-то собирали все слухи.

Все вопросы откладывали на потом, сперва должен был кончиться дождь.