— Это наш шанс, — сказал Тагари, приложил ко лбу ладонь, чтобы глянуть на яркое небо — там в вышине плавала какая-то хищная птица, толком не разобрать очертаний. — Мэнго опытней, он еще мог огрызаться. У-Шен порывист и ошибется. Надо выдавить их к горам окончательно, а там окружить.

Когда тысячи стрел взлетели над холмами, птица, верно, была разочарована.

Битва длилась до вечера. В какой-то миг показалось, что конники У-Шена сейчас обойдут войско Хинаи сбоку, но Тагари успел подать сигнал к отходу. Рухэй застряли бы меж холмов и попали в ловушку, но там, на свою беду, оказались окаэрцы. Их командир, не разобравшись, направил солдат в атаку. Когда подоспели воины генерала, захлопнуть ловушку, выручать уже было некого.

Непривычно задумчивый, он ехал по краю луга у переправы; то тут, то там в траве под копытами блестели сабли или части доспеха, лежали тела. У-Шена удалось выбить из долины, последний рывок — и все. Но эти смерти, ненужные совершенно, ему припомнят…

Из земли прямо торчало копье, на нем сидел белый мотылек. То ли душа, припозднившаяся на Небеса, то ли просто крохотное живое создание. Тагари остановил коня, протянул руку, снял мотылька; тот доверчиво устроился на железном наруче, будто всегда тут жил.

К командиру Кая сейчас не рисковали подходить и офицеры, проведшие с ним долгие годы службы. В первом же бою потерять отряд!

— Он нарочно заманил меня в эту ловушку, — шипел Кая, как дикий лесной кот, которого пытаются ухватить за хвост. — Знал, что я, желая помочь, направлю солдат именно туда, и заблаговременно отошел, чтобы рухэй могли вклиниться. Решил выехать на моих людях, их жизнями отсрочить свой провал. Не выйдет.

Поднявшийся ветер трепал голубые с золотом знамена Окаэры и большое полотно с вышитой Солнечной птицей: казалось, она отяжелела и никак не может взлететь.

**

Комнатушка — десять шагов вдоль одной стены, пять вдоль другой. Половину занимает кровать, возле которой на циновке придется спать няньке. Густо-красной тканью обиты стены, будто внутри чужого недоброго сердца. Присмотреться — будто пульсируют. Тайрену скоро устанет от них, и без того держится на одном упрямстве…

По утрам в саду поет зарянка, думая, что нет места лучше. А на окнах деревянные резные решетки, запертые снаружи. Смотреть через них можно, выломать нет. И с кем-то связаться вряд ли, дом на высоком фундаменте, руки в окно не подать и тихо не поговорить.

Так Лайэнэ и не поняла, где именно они очутились. Чуть не умерли в дороге, в носилках с закрытыми занавесками плотного шелка. Одно знала — от Лощины недалеко, а считать шаги-повороты она не смогла.

Но какая разница, где, наверняка доставили тайно и охраняют надежно.

И горше всего, что привело сюда собственное безрассудство. Кто бы не пожалел о сделанном? И она жалела. Нельзя брать на себя слишком много, переломишься. Самонадеянность подвела, слишком привыкла быть лучшей, а после и вовсе… надо же, устояла перед Забирающим души.

Ой, дура…

Но с мальчиком вела себя, как и прежде.

Глаз с них теперь не спускали, то один, то двое стражей всегда были в комнате, у порога. И какая разница, что она женщина?

Двое суток прошло. Перед чужими низко опускала голову, говорила тихо, скрывая переливчатый голос, который когда-то ставили долго и тщательно. Скоро сойдет с лица орехово-темная краска, что тогда? Может, и не станут присматриваться к какой-то служанке. Хотя… на нее и так ведь поглядывают, едва не облизываются, и неизвестно, насколько велено беречь ее, простую няньку. Хоть и старалась она намекнуть, что мальчику нужен особый уход, а лечивший его врач сам едва жив…

А сейчас Тайрену спал, хоть было еще светло. Что тут делать помимо этого… Ладно хоть заснуть он смог сам, без успокаивающих отваров.

Лайэнэ подошла к охраннику, попросить воды, и, видно, сделала лишний шаг в сторону двери. Тот схватил ее за руку, грубо дернул к себе, и вместе с ней шагнул в коридор. Сердце зашлось; так Лайэнэ пугалась только в детстве, как-то обнаружив ядовитую змею под листом лопуха.

— Не слишком ли ты хороша для няньки? — хохотнул охранник. — Да и молода, пожалуй, для такого-то Дома! Могу предложить местечко получше.

Это был не городской стражник, задержавший ее у Рииши, от такого просто не вывернешься. А он уже тянул завязки ее кофты, жадные руки пытались вылепить из нее что-то на его вкус, и он все говорил, торопливо и сбивчиво, что-то обещал.

Сухой, еле слышный кашель прервал его речь. Напротив была такая же дверь, выложенные из реек квадратики на красном деревянном листе. И сейчас она тоже была приоткрыта, и на пороге тоже скучал охранник — сидел на полу, не глядя ни на кого, даже сценка перед глазами не развлекла. И за ним стоял Микеро, бледный в синеву, словно уже неживой.

Охранникнеохотно выпустил ее руку, на товарища рявкнул — расселся, через тебя перешагни — и иди, куда хочешь. Впихнул Лайэнэ обратно в комнатку; она же все вспоминала больные глаза, обведенные кругами, как сажей. Намеренно ли, случайно, Микеро ее выручил. Почему он встал, подошел? Ведь едва двигался накануне, пока готовил питье мальчику. Говорили об этом ее сторожа…

Тайрену проснулся, когда она подошла к нему. Приподнявшись на локтях, вытянул шею, бросил взгляд на окно. Охранников он не замечал с великолепным пренебрежением, такое, верно, дается лишь поколениями влиятельных предков.

— Тоже думаешь, что он скоро придет?

— Кто?

Тайрену глянул на нее оценивающе, перекатился на живот и отвернулся к окну.

Да, я об этом думаю, сказала про себя молодая женщина. Я надеюсь. И мне горько и стыдно от этого.

Ночью что-то произошло: за дверью послышались голоса, охранники, дремавшие на пороге, встрепенулись, приоткрыли дверную створку. Пятно рыжего света упало на порог, обозначило нижнюю часть тела человека — он стоял с фонарем. Ночной гость о чем-то переговорил с охранниками, один из них указал на Лайэнэ. Она заледенела от корней волос до кончиков пальцев, опасаясь, что сейчас уведут. Но нет, задвинулась дверь, снова стало почти темно, лишь маленький светильник горел.

Утром — Лайэнэ еще спала — рядом с ней на циновку швырнули две больших сумки с какими-то бутылочками и пузырьками.

— Что-то знаешь из этого? — спросил принесший, незнакомый, высоченный и страшный.

— Это сумки Микеро, — сказал мальчик; он свернулся в кровати, поджав колени.

Охранник угрюмо-оценивающе глянул и поманил за собой Лайэнэ. Этот не пытался распускать руки. В коридоре узнала, что врача больше нет. Нет, после Лощины его не трогали, но пошла носом кровь, а потом он умер, видно, удар по голове был слишком силен.

Он был плох еще тогда, у храма, думала Лайэнэ. Судьбу не обманешь, он и так сумел взять у нее еще пару дней.

— Я знаю зелья, которые он давал мальчику, — заверила молодая женщина. — Это не самые простые смеси, но помогали только они.

Спасибо Микеро, и впрямь показал кое-что. Страшно, она не лекарь — но лучше не отдавать Тайрену в руки другого врача; и они тоже пока сомневаются, все же наследник первого Дома, ценный заложник.

Тайрену так и лежал на кровати неподвижно, даже складки легкого одеяла, кажется, не изменили рисунок.

— Что случилось? — спросил. У него сейчас были очень светлые глаза, и странно-взрослые.

— Микеро больше нет.

Не собиралась говорить, но этот испытующий взгляд… как у другого, глаза которого уж точно серые.

— Его убили?

— Еще там, в монастыре, его сильно ударили. К сожалению, о себе он позаботиться не сумел…

Подошла, села рядом, обняла мальчика. Он не отстранился, как иногда бывало, но и к ней не подался. Думал о чем-то. Смертью его уже не удивить, сообразила Лайэнэ. Смертью близких. Был ли он по-настоящему привязан к своему домашнему врачу?

Как ни печально это осознавать, смерть Микеро немного снизила угрозу для нее самой. И, видно, охранники были слегка испуганы гибелью одного из пленников. Лайэнэ, подавив грусть и ненависть, подошла к ним и потребовала для ребенка немного бумаги и красок. Мол, надо же как-то его отвлечь от потери!