— В таких холмах любят селиться оборотни-маки, — пробормотал кто-то из спутников. — Вон как кустарник разросся, будто его нарочно кто подстригал…

— Что ж, если и впрямь тут живет, пусть выбирается, найдем, чем угостить, — Шимара щелкнул по фляге, притороченной к седлу. И впрямь, длинноносые маки, если верить байкам, куда приятней некоторых людей, хоть и воровством своим славятся…

Ветер приносил запах полыни и меда, вовсю стрекотали сверчки. Половина неба стремительно наливалась красным и розовым, чтобы вскоре почернеть.

Шимару все тянуло оглянуться по сторонам, хотя вечер как вечер был, и провожатых он выбирал лично — людей, которые за него пошли бы в огонь и воду. Другим бы сейчас не доверился.

Дела обстояли, прямо сказать, неважно. Как вихрь, примчался Макори — опередил всех осведомителей — и забрал мальчика, теперь прячет его неизвестно где. Подобного поступка от него можно было ожидать, всегда славился порывистым нравом, но вот откуда у него умение прятаться? Верно, почуял недоброе, в дурной час, как говорят, и заяц умнеет, хоть Макори уж точно не заяц…

Сейчас Шимара прикидывал, как усыпить бдительность Суро. Очень уж нехорошие взгляды в последние пару дней доставались ему. Может, винит в пропаже Тайрену, сговоре с наследничком своим? Да еще и шпионы Нэйта упустили Кэраи, он теперь в Крыле Лебедя, оттуда не достанешь так просто.

— Господин, что-то их долго нет, — обратился к Шимаре спутник. — Темнеет начинает.

— Значит, будут ломать ноги коням по темноте, — отрезал тот.

Свою задачу — разведать, все ли в порядке в давно покинутом имении — он исполнил. Там Суро намерен поселить младшего сына, опасаясь, что старший не ограничится похищением ребенка.

Теплый ветерок овевал лицо, ждать на воздухе среди разнотравья было даже приятно. Шимара сошел с коня, велел дозорному смотреть пристальней, сам зашагал вдоль склона холма. Тот, иссеченный временем, походил на ладонь с раскрытыми пальцами. Гости ожидаются с юга, ожидающих они увидят, лишь подъехав вплотную…

Скольких людей сейчас возьмет с собой Суро? Младший его сын должен приехать завтра, сегодня только сам старый пройдоха. Открытой схватки все равно нельзя допускать, но вот незаметно ударить, когда останутся наедине…

— Едут, — окликнул Шимару подручный.

— Сколько их там? — спросил, спешно возвращаясь и взлетая в седло.

— Человек шесть.

Сумерки сгустились пуще прежнего, и не разобрать издалека, кто именно едет.

— Эй, есть тут кто? — подал голос один из всадников, когда те совсем приблизились. Шимара с людьми выехал из-за невысокого гребня холма. Он узнал голос одного из подручных Суро.

— Вы припозднились.

— Пришлось…

Всадников и впрямь было шестеро, на одного человека больше, чем у Шимары. И все они были рослыми; даже сумерки не сделают щуплую фигуру Суро выше и крепче.

— Вы одни?

— Господин приедет завтра вместе с сыном. А пока он велел… — говорящий запнулся.

— Что же?

Слов не было — стрелы свистнули, вынимая из седел и укладывая в травы всех пятерых. Все ли виновны в умыслах, нет ли — разбираться дороже станет. На всякий случай каждого еще ударили ножом пару раз, забрали коней и умчались, словно не было их.

Шимара открыл глаза, когда стук копыт, по траве и без того негромкий, совсем затих. И никаких оборотней не оказалось в этих холмах, кроме тех, что скрылись, исполнив приказ.

— Никуда я не годный слуга, выбирал все время не тех хозяев, да и не ту сторону, — пожаловался Шимара ветру и молодым звездам. Они как раз начали проступать и висели невероятно низко, могли и услышать.

Алые краски покинули небо, воздух и на западе стал серым и сгустился; но сверчки стрекотали пуще прежнего, и запахи трав проступали отчетливей, как бывает перед скорым дождем. Ночью ливень и впрямь пролился, короткий — не больше четверти часа. Его Шимара не видел, хотя по-прежнему оставался в предместьях, но теперь он был просто темным пятном среди темной травы.

**

— А ведь когда-то недостойный был искренне счастлив в монастырских стенах и считал невероятной удачей, что именно его отдали на воспитание в Эн-Хо, — брат Унно задумчиво рассматривал себя в быстрых водах ручья, склонившись почти к самой воде. — На священной горе Огай есть монастырь, который к Небу ближе всего, настолько близко, что туда как-то скатился слиток железа из небесной кузни… думалось — там бы удостоиться побывать. Лишь побывать, жить там могут лишь избранные… Была такая мечта, хоть и не должно монаху воображать, чего нет.

— Теперь не мечтаешь? — спросил Лиани. Он от нечего делать выстругивал палочку по форме стрелы.

— Теперь… со временем стало казаться, что Небеса, по сути, везде простираются. А может, это ложные мысли, за то, что слишком часто стремился покинуть стены Эн-Хо…

— И где гора эта? Я слышал название, — Лиани запустил недоструганную стрелу в ствол дерева, и попал.

— Недостойному этого не открывали. Может, и в Юсен, вдруг на соседней вершине?

— Не верю, что столь могущественные монахи просто смотрели, что здесь у них творится под носом. Рухэй, горящая крепость… И что ты пытаешься в ручье разглядеть?

— Себя, — ответил брат Унно. — В зеркала нам смотреться запрещено, однако же хотелось бы видеть собственные глаза.

Последние сутки пути выдались странными. Они вроде и не сбились с дороги, всегда могли сверяться по солнцу, но держаться направления, которое накануне указала тварь из пояса, упорно не удавалось. Тропки кружили, уводя то вправо, то влево, и в конце концов путники оказывались в стороне от намеченного, всегда западней и немного северней, словно их разворачивало опять на Эн-Хо.

— Сдается мне, нас морочат, но зла не чую, — пожимал плечами монах. Лиани видел больше его: то мелькнувшую в кустах пятнистую шкуру рыси — зверь шел по пятам, то птицу, явно за ними следившую, но ничего эти знания не давали. А нежить из пояса вдруг выходить отказалась, и монаху не удалось ее вызвать миром, силой же не хотел.

— Все ли ваши столь учтиво вели бы себя с тори-ай? — спросил Лиани, глядя на пояс так, словно хотел вытрясти из него ответ.

— Не все. Сам ведь уже понял, — ответил брат Унно. Отвернулся — во всем теле читалось, что говорить он об этом не хочет. Видно, была все-таки некая трещинка между ним и монахами Эн-Хо, а может, совсем недавно возникла.

Лицо молодого человека сделалось мягче, и сомнение отразилось на нем:

— Странно мне. Он ведь когда-то был человеком. Плохим, наверное, раз выбрал такой путь, но ведь и в самом деле любил жену. А потом эти двое убили многих, но теперь он помогает нам, и эту помощь мы принимаем… Не могу и не хочу думать о нем по доброму, но и с ненавистью уже не выходит. Есть ли для него надежда в посмертии?

— Может, и есть. Я в это верю, во всяком случае.

Небо еще не темнело, а на земле среди нависших игольчатых лап и смолистых стволов начинали клубиться сумерки, тогда тот, о ком говорили, незваным вырвался из пояса. Он стал меж узловатых корней, будто вышел из-под земли: тело, уже тронутое тлением.

Речь давалась ему с трудом, и чертами он теперь лишь отдаленно походил на живого человека.

Сказал только — ее больше нет. И еще сказал, что знает дорогу. А в глазах злая тоска выла сильней и страшней, чем стая волков зимой вокруг одинокого путника.

Лиани растерялся немного — и с трудом удерживался, чтобы не ударить саблей нежить. Ему было, пожалуй, спокойней в давнем домике на болотах — там он, по крайней мере, не ожидал от твари ничего, кроме нападения. А сейчас почти привык, что тори-ай где-то неподалеку, если не вовсе рядом, и даже скорее помощник, не враг.

Монаху казалось хуже — он почти привязался к проводнику, а теперь и у него подрагивали руки, когда смотрел на существо мертвое и ненавидящее. Прежнего их спутника больше не существовало, любовь к жене, бывшая его стержнем, уничтожила его в час ее гибели.

Но тори-ай было сейчас не до них. Он вел напрямик к ему одному видимой цели, не замечая ни коряг, ни корней, ни провалов в земле. Люди едва поспевали за ним.