Идущий ткнул в халупу рукой и сказал:

— Сначала — чинить, — и ушёл. Удивительно проходит практика в Академии Син Шидай: нас бросают в новые условия, и пусть каждый выплывает, как хочет.

Но, к счастью, куратор всё же озвучил проблему старосте, так как через какое-то время к нам подошли несколько человек, в основном, местная молодежь. Они притащили нам ведра с влажной глиной, и Тедань с тремя парнями сразу же принялись заделывать щели в стенах. Наши девочки вычищали дом изнутри, выметали осыпавшуюся с крыши солому, заклеивали бумагой окна.

Только к ночи мы привели дом в порядок, закрыли дыры, переложили крышу и соорудили лежанки. В огненный камень все влили Ки, и потихоньку начало теплеть. Девушки отгородили себе уголок в конце дома и завесили его заранее прихваченным полотном, а парни расселись на полу, подстелив плоские матрасы, и загалдели. Тедань громко вспоминал истории из военной практики, заглушая остальных, и хохотал, прочие тоже от него не отставали. Говорят, что совместные трудности объединяют, и Южный округ благодаря потешным боям сплотился как никогда. На будущих турнирах в Академии мы точно победим западников и восточников!

Идущий к истоку не остался с нами, а сразу ушел в дом безмужней женщины с двумя детьми. Ребята говорили, что он, видать, познакомился с ней на предыдущих практиках, так и прикипел к ней душой. Возможно, после нашей отработки он и вовсе поселится тут, женится на ней и будет крестьянствовать. Ну, или заберет ее с детьми в Академию, — такой вариант тоже промелькивал.

Как и предупреждал староста, нам пришлось тяжелее, чем предыдущим группам. Те, в основном, помогали с ремонтом и скотиной: вычищали загоны, меняли подстилки. У них оставалось много свободного времени, поэтому они могли устраивать бои снежками с местной молодежью, развлекаться и заниматься своими делами.

Нас же со второго дня отправили работать в поля. Там, где земля немного подсохла, девушки убирали будыли, оставшиеся с осени, а мы пахали на быках и вручную рыхлили землю.

Сначала крестьяне смотрели с недоверием на то, как мы работаем, а Уко и вовсе вызывала у них панический ужас своей прической. Девушкам открыто запрещали смотреть на Уко и разговаривать с ней, зато парни недвусмысленно предлагали пройти с ними в овин. Яну пришлось даже пару раз подраться, чтобы объяснить, что короткие волосы ещё не означают доступность девушки.

Уко порывалась сама расправиться с ними, с кнутом она не расставалась ни днем, ни ночью, но мы смогли ее убедить, что ничего хорошего из этого не выйдет. Тут не поняли бы такого поведения у девушки и могли выпороть за излишнее своеволие.

Жаль, что основные земли у этой деревни находились в низинах, там снег таял дольше, и местами вода не уходила в почву. Когда староста отвел нас на поля подальше, мы сначала даже не поняли, что здесь собираются что-либо сажать: черная мутная вода мрачно отражала облака и наши удивленные лица. Оказывается, каждую весну крестьяне рыли небольшие каналы для отведения воды, которые потом засыпались. Зато в засушливые годы эти участки спасали жизнь всей деревне.

Я стоял по колено в воде и рыл канал. Ноги сводило судорогой от холода, порой я чувствовал, как что-то ползет по ступне, рывком вытаскивал ногу, разбрызгивая грязь, и продолжал копать. Мы до ушей перепачкались, и отличить одного от другого было почти невозможно: одни и те же пятнистые лица, широкополые шляпы, сплетенные из старой соломы, и замызганные одежды. Я вел линию канала, окапывая общее направление, которое за мной углубляли остальные.

Вокруг хлюпало, негромко ругались студенты, то и дело комки грязи с плеском срывались обратно в воду. Еще один рывок. Жирный шмат земли шлепнулся позади.

— Ты совсем глухой? — раздался резкий женский голос под ухом. Я дернулся и неловко развернулся, чуть не задев тяпкой девушку. — Уводи канал вон туда, иначе вода не уйдет.

К этому времени мы прожили в деревне уже неделю и привыкли, что местные девушки обходят нас стороной, наклоняя голову так, что невозможно разглядеть даже кончик носа, не говоря уже про глаза. Но эта смотрела прямо на меня, нахмурив брови.

Она не была красоткой, скорее миловидной. Ее по-крестьянски широкое и плоское лицо слегка смягчал плавный изгиб бровей, широкий нос казался не слишком крупным, но дело было не в этом. Не знаю, что именно: то ли слегка опущенные уголки глаз, то ли линия губ, то ли немного выступающий подбородок вдруг напомнили мне о маме. И на меня нахлынули полузабытые воспоминания: запах жареной репы, мамин тихий голос, рассказывающий об очередных приключениях знаменитого героя Деньночь, у которого одна половина лица была темная, а другая — светлая; ощущение уюта, тепла и защищенности.

— Ты слышал, что я сказала? — повторила она.

— Да, рыть в ту сторону. Но зачем? Это же в два раза длиннее!

Она вздохнула и принялась объяснять так, словно я был ребенком:

— Если продолжишь, впереди будет холмик. Маленький. Его отсюда не видно, но вода не сможет уйти. Надо уходить туда. Там будет спуск. Понял?

Я же не мог отвести взгляда с ее лица, такого серьезного и немного грустного.

— Понял?

Дождавшись моего кивка, она поправила шляпу, закрывая лоб, и ушла обратно в деревню. Ребята, конечно, не обрадовались удлинению маршрута, но к вечеру, когда канал был закончен, мы торжественно сломали тонкую перегородку, сдерживающую воду, и с восторгом смотрели на стремительный поток, весело журчавший по выкопанному нами пути.

Я никак не мог забыть ту девушку, что помогла нам советом.

Не раз я пытался угадать, которая из фигурок, торопливо пробегающих мимо нашего дома, была ею. Но мешковатые одежды, низко надвинутые шляпы и лица, всё время смотрящие в пол, не позволяли угадать даже пол и возраст человека, не говоря уже о большем.

Пару раз мне казалось, что я узнал ее, но потом слышал из-под шляпы старческий голос или мужскую хрипотцу. Ребята даже начали надо мной подшучивать, тыкали в очередную фигурку и предлагали устроить с ней встречу наедине.

Впервые я позавидовал Яну и Уко, которые могли свободно общаться, проводить время вместе, держаться за руки, хоть и видел, как нелегко приходилось Яну поначалу. Он выдержал и недоверие Уко, и презрение со стороны благородных, был период, когда с ним вообще никто, кроме меня и Теданя, не разговаривал. Отношение к нему изменилось лишь на военной практике, хотя, возможно, повлияло и то, что знатные ребята примерили на себя одежду слуг.

Через несколько дней безуспешных поисков я начал сомневаться в том, что вообще видел ее. Может, и не было никакой девушки? Может, мне она просто привиделась? Или стояние в ледяной воде так повлияло на меня, что я принял обычную женщину за ту печальную красавицу?

Крестьянский труд был очень тяжел. Нас посылали на самые сложные участки с еще непросохшей землей. Когда я поднимал тяпку, казалось, что вместе с ней я поднимал и половину поля, что налипала сверху. Сами крестьяне трудились в стороне, каждый на своем участке по мере готовности земли.

Идущий к истоку не вмешивался в нашу работу и сам пахал вместе с местными жителями, только на землях той женщины, у которой жил. Не знаю, как было с другими группами, но к нам он приходил всего пару раз. После полученных уроков на предыдущих практиках мы не доставляли хлопот. Первая научила нас смирению, вторая — дисциплине. Чему должна была научить эта, я пока не понимал.

Тедань как-то не выдержал и спросил старосту, зачем мы пашем сырую землю, что ещё не готова к посеву, и тот нам подробно всё объяснил.

Согласно закону, помимо налога в виде урожая и Ки мужчины должны отработать пятьдесят дней в году на государство. Горожане обычно трудились на стройках, улучшали дороги или обрабатывали строительные материалы, а крестьяне порой толком не могли вспахать свои поля вовремя, так как староста принуждал их в самую страду отдавать долг на общественных землях.

Мы работали на общественных полях, тем самым облегчая жизнь крестьянам. И нашу помощь, как мы поняли, записывали в оплату трудодней местных крестьян, позволяя хоть как-то улучшить им жизнь. Староста торопился со вспашкой земель, пока была возможность использовать дармовой труд, ведь скоро мы должны были уехать.