— А это в смысле, Граммофон, что выпить любишь, там по сто грамм? — притворился, что не понял значения клички, Краб.

— В смысле, что пластинки от граммофона собираю, — сердито ответил Гоша.

— А, извини, — покачал головой Краб, нагибаясь через стол поближе к Гоше, — я как-то не понял сразу, думал, где грамм, ну там и сто грамм, сам понимаешь. Я вообще от вашей музыки далек, как Парагвай от Антарктиды. Вот строевая песня мне нравится, — и он запел очень громко, не всегда попадая в мелодию, но зато отлично попадая в такт: — «У солдата выходной, пуговицы в ряд, ярче солнечного дня золотом горят!»

Усатый Гоша Граммофон сморщился от этого пения, как от зубной боли, и едва удержался от желания заткнуть уши. А Краб заметил, что, наверное, все-таки Гошу назвали Граммофоном не за то, что он пластинки собирает, — рожа у него была круглая, как труба граммофона, а челюсть тяжелая и квадратная, как сам граммофон. И так он недовольно сопел, поглядывая на Краба, что тот не удержался, чтобы не начать его подкалывать.

— Песня про выходной хорошая, конечно, — сказал Краб, прекратив глумиться над Гошиным слухом, — шагать строем под нее очень хорошо. Но мое личное мнение, как заслуженного мичмана, таково, что у солдата выходных быть не должно. Он должен все время Родине служить без выходных и отпусков. Копать яму от забора и до обеда, а плац подметать ломами, чтобы уставать. А ты в каких войсках служил?

— Я вообще не служил ни в каких войсках, — неохотно и с раздражением ответил Гоша, было заметно, что разговор ему не нравится, — на хрена мне это надо было два года терять? Я в институте учился.

— Такой здоровый детина и в армии не служил, — покачал головой Краб, — мне бы тебя в роту, я бы тебя научил…

— Да пошел ты со своей ротой знаешь куда! — рассердился Гоша. — У меня плоскостопие и пиелонефрит.

— Писаешься? — сочувственно спросил Краб, чем абсолютно вывел Граммофона из себя.

— Слушай, отстань от меня! — завопил он. — Я вообще не хотел, чтобы ты со мной ехал, это Веня тебя мне навязал, понял? Поэтому не приставай ко мне и заткнись!

Гоша Граммофон рухнул на полку и демонстративно отвернулся к стене. Краб не стал к нему больше приставать, хотя без взаимопонимания ехать на такое дело, которое им поручено было, нельзя. Ведь все-таки они ехали в стан врагов. Хоть ехали и с «белым флагом» переговорщиков, но все-таки к злобным и не соблюдающим конвенции украинским «пиратам». Краб подумал о том, что завтра, хочет этого или не хочет Гоша Граммофон, а подружиться им придется. Иначе из-за стола переговоров их обоих могут вынести на банальных пинках ногами. Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет — как говаривал классик.

Татьяна приехала с концертов в Питере на поезде «Красная стрела», добралась до своей квартиры и завалилась спать. Она намеревалась проспать весь день до вечера, потому что зверски устала — у нее было два концерта за ночь в разных клубах Северной столицы, она вымоталась и энергетически выжалась, как лимон.

Но только лишь она заснула, как раздался звонок в дверь. Татьяна натянула на голову подушку, бормоча себе под нос проклятия, что ей не дают поспать, — она никого не ждала, отец прислал ей на телефон сообщение, что он уехал на Украину и вернется через пару дней, поэтому и приходить к ней было некому. Настырный гость все звонил и звонил. Татьяне ничего не оставалось делать, как встать и направиться к двери, по пути ругаясь на то, что звонок в дверь нельзя отключить так же, как телефон. Она посмотрела в глазок и увидела на лестничной площадке довольную физиономию Бальгана, который держал в одной руке ананас, а в другой белый полиэтиленовый пакет, полный и круглый, как шар.

— Сова, открывай, медведь пришел, — довольный, крикнул Бальган, цитируя детский мультик советских времен, — принес тебе продуктов и радостную весть.

Татьяна повернула ручку замка и впустила продюсера. Она была только в трусиках и коротенькой футболочке, но Бальгана совсем не стеснялась. Иногда на сборных «солянках» в какой-нибудь закулисной гримерке артистам приходилось в такой тесноте переодеваться, что все уже были практически нудистами. Да и с Бальганом у Татьяны были чисто деловые отношения, никаких иных связей, кроме деловых. Продюсер «отрывался» на молоденьких певичках, приезжающих из провинции за сладкой московской жизнью и попадающих прямиком в лапы Бальгану, который сулил им горы золотые, а потом банально бросал.

Обычно Бальган на Татьянины прелести никак не реагировал, потому что она была не в его вкусе, как он утверждал. Он любил высоких, длинноногих, с большой грудью и осиной талией. Преимущественно голубоглазых блондинок. Татьяна же была среднего роста, размер груди второй, талия присутствовала у нее, конечно, но никак не осиная. В общем, была она девочкой симпатичной, но на фотомодель стандарта 90-60-90, которые так нравились Бальгану, никак не тянула. И в общем-то это ее ни капли не расстраивало. Но сегодня Татьяна хоть и спросонья, но все же заметила, что он как-то необычно поглядел на ее бедра, на стройные ноги и на грудь, которую облегала тонкая ткань футболки.

— Ты что, Бальган, пост соблюдаешь? — спросила Татьяна, зевая.

— В каком смысле? — не понял продюсер.

— А в том, что пялишься на меня, будто к тебе на прослушивание давно никакая фотомодель не забегала, — ответила Татьяна.

— А-а, вот ты о чем, — рассмеялся Бальган, — а чего бы не посмотреть на хорошее женское тело?

— Раньше ты моего тела как-то не замечал, — сказала Татьяна, накидывая халатик, — что, озарение снизошло?

— Да, м-м, гы-гы, — невразумительно ответил Бальган, прошел на кухню без приглашения и стал выкладывать на стол фрукты и полуфабрикаты, — я вот думаю — ты проснешься, а в доме шаром покати и покушать нечего, решил вот тебе привезти поесть.

— Спасибо, конечно, за заботу, — сказала Татьяна, — но я выспаться хотела, а ты меня разбудил. Проснулась бы, тогда и пиццу себе заказала. Не затем ты пришел, чтобы меня накормить. Что я, не вижу, тебя аж распирает, что ты дождаться не мог, когда я проснусь. Так что не мути воду, а рассказывай, чего тебе от меня нужно.

Бальган опять хохотнул, присел на табуретку в кухне, достал из кармана пачку сигарет и, закурив, покачал головой с таким умным видом, будто он был Ньютон и ему только что упало на голову яблоко. Или нет, он был больше похож на Архимеда, который выпрыгнул из ванны. Конечно, Бальган пришел не просто так, он принес радостную весть — это было написано у него на лице. Однако то, что казалось радостным Бальгану, не всегда радовало Татьяну. Она присела напротив Бальгана за столом, выудила у него из пачки сигарету и тоже закурила.

— Вчера, пока ты была в Питере, мне позвонили с очень хорошим предложением из офиса господина Сметанина, — начал свое повествование продюсер, — ты хоть знаешь, кто такой Сметанин?

— Олигарх какой-то вроде, видела по телевизору, — ответила Татьяна.

Ей зверски хотелось спать, а Бальган этого не хотел понимать. Она бы с удовольствием сейчас выпила чашечку кофе с сигаретой, но тогда ведь точно не уснет, когда Бальган наконец покинет ее дом.

— Какой-то! — всплеснул руками Бальган. — Надо же так сказать! Не какой-то, а один из тех самых, кто входит в список журнала «Forbes» в числе самых богатых людей России!

— И что он сказал тебе, раз ты так радуешься? Что ты его внебрачный сын и после его смерти унаследуешь его миллионы?

— Все б тебе подкалывать, язва, — в шутку погрозил пальцем Татьяне продюсер, — мне звонил не он сам, а его заместитель. И сказал, что Сметанин через несколько дней будет отмечать свой день рождения, а праздновать его будет, катаясь на своей яхте по Москва-реке в компании своих друзей-олигархов до Учинского водохранилища, где на берегу стоит его вилла. Там будет множество людей, которые на самом деле решают, куда и как двигаться России. Меня тоже пригласили.

— Ты тоже решаешь судьбу России? — усмехнулась Татьяна.