— Отец, — прервал его Александр, — что с тобой?

Филипп вздрогнул и очнулся:

— Со мной? Ничего. А что?

— Ты говоришь о розах, о рощах… Мне представляется медведь, читающий стихи Алкея.

— Сын мой, я хочу сказать тебе, что приготовил для тебя место прекраснее и гостеприимнее, чем вообще можно ожидать, чтобы там ты продолжил свое обучение и мужское воспитание.

— Ты видел, как я езжу верхом, как сражаюсь; ты наблюдал меня на львиной охоте. Я умею чертить, знаю геометрию, говорю по-македонски и по-гречески…

— Этого мало, мой мальчик. Знаешь, как называют меня греки после моей победы в той треклятой священной войне, после того как я даровал им мир и процветание? Меня называют Филипп Варвар. И знаешь, что это означает? Это означает, что они никогда не признают меня своим полководцем и предводителем, потому что они презирают меня, хотя и боятся. У нас за спиной — безграничные степи, где живут кочевые народы, жестокие варвары, а перед нами — приморские города греков, которые достигли высочайшего уровня в искусствах, науке, поэзии, технике, политике. И мы подобны людям, что сидят зимней ночью перед костром: лицо и грудь у них освещены и согреты огнем, а спина остается в темноте и холоде. За это я и сражался — чтобы окружить Македонию надежными, неприступными границами. Я приложу все мои силы, чтобы мой сын воспринимался эллинами таким же эллином — в мыслях, обычаях, даже в физическом обличье. Ты получишь самое утонченное и совершенное воспитание, какое только может в наши дни получить человек. Ты почерпнешь мудрость у высочайшего ума среди всех греков, какие только есть на востоке и на западе.

— И кто же эта необычайная личность?

Филипп улыбнулся.

— Это сын Никомаха, врача, который помогал тебе появиться на свет, самый знаменитый и блестящий из учеников Платона. Его зовут Аристотель.

— Можно взять кого-нибудь с собой? — спросил Александр.

— Кого-нибудь из прислуги.

— Я хочу Лептину. А друзей?

— Гефестиона, Пердикку, Селевка и прочих?

— Хорошо бы.

— Они тоже поедут, но некоторые уроки сможешь посещать только ты — те, что сделают тебя не таким, как все. Твой учитель будет решать, в какой последовательности чередовать уроки — предметы для общего изучения и предназначенные только тебе. Дисциплина будет железная: никакого непослушания ни в чем, никакой невнимательности или недостатка прилежания. И наказания тебе будут в точности те же, что твоим товарищам, если заслужишь.

— Когда мне отправляться?

— Скоро.

— Как скоро?

— Послезавтра. Аристотель уже в Миезе. Приготовь пожитки, выбери прислугу кроме этой девочки и побудь немного с матерью.

Александр кивнул и ничего не сказал. Украдкой посмотрев на него, Филипп увидел, как сын закусил губу, чтобы не выдать своего смятения.

Царь подошел и положил руку ему на плечо:

— Это необходимо, мой мальчик, поверь мне. Я хочу, чтобы ты стал эллином, чтобы стал частью единственной в мире цивилизации, которая воспитывает людей, а не рабов, которая является вместилищем самых передовых знаний, говорит на языке, на котором сложены «Илиада» и «Одиссея», где боги изображены как люди, а люди — как боги… Это не отменяет твою собственную природу, потому что в глубине души ты все равно останешься македонянином: дети львов всегда остаются львами.

Александр все молчал, вертя в руках шкатулку со своей новой бритвой.

— Мы не много бываем вместе, сын, — снова заговорил Филипп и грубой рукой поворошил ему волосы. — Все нет времени. Видишь ли, я солдат и делаю для тебя все возможное: завоевал для тебя царство, в три раза большее, чем получил от твоего деда Аминты, и дал понять грекам, в частности афинянам, что Македония — большая сила, которую следует уважать. Но не возвышение должно формировать твой ум и не учителя, что учили тебя до сих пор во дворце. Они больше ничему не могут тебя научить.

— Я сделаю, как ты решил, — заверил отца Александр. — Поеду в Миезу.

— Я не прогоняю тебя, сын. Мы будем видеться. Я буду приезжать к тебе. И твоя мать, и сестра смогут часто навещать тебя. Я лишь хочу дать тебе место, где ты сможешь сосредоточиться на учебе. Естественно, с тобой поедут твой учитель военного дела, учитель верховой езды и егерь. Мне не нужен философ, мне нужен царь.

— Как пожелаешь, отец.

— И еще одно. Твой дядя Александр покидает нас.

— Зачем?

— До сих пор он был не столько монархом, сколько актером. На нем царские одежды, диадема, но у него нет царства — Эпир фактически в руках Аррибаса. Но твоему дяде уже двадцать лет: пора начинать работать. Я отберу власть у Аррибаса и посажу на эпирский трон Александра.

— Я рад за него, но мне не нравится, что он уезжает, — сказал царевич, привыкший воспринимать планы своего отца как свершившийся факт. Он знал, что Аррибаса поддерживают афиняне, и что их флот стоит у Керкиры с готовым к высадке войском. — Это правда, что афиняне у Керкиры готовятся высадить войско? Все кончится войной с ними.

— Я ничего не имею против афинян — напротив, я восхищаюсь ими. Но они должны понять, что, приблизившись к моим границам, засунут руку в пасть льва. Что касается твоего дяди, то и мне жаль расставаться с ним. Он хороший парень и прекрасный воин, и… С ним я лажу лучше, чем с твоей матерью.

— Я это знаю.

— Кажется, мы все друг другу сказали. Не забудь попрощаться с сестрой и, ясное дело, с дядей. И с Леонидом. Пусть он не знаменитый философ, но хороший человек; он научил тебя всему, чему мог, и гордится тобой, как собственным сыном.

Из-за двери послышалось, как скребется Перитас, — пес хотел войти.

— Я все сделаю, — сказал Александр. — Можно идти?

Филипп кивнул и подошел к полкам позади стола, будто бы ища какой-то нужный документ, но на самом деле ему просто не хотелось, чтобы сын увидел его мокрые глаза.

На следующий день, с наступлением сумерек, Александр отправился навестить мать. Она только что закончила ужинать, и служанки убирали со стола. Царица жестом остановила их и приказала принести скамейку.

— Ты поел? — спросила она. — Велеть принести тебе что-нибудь?

— Я уже поужинал, мама. Был прощальный пир в честь отъезда твоего брата.

— Да, я знаю, он приходил попрощаться со мной перед сном. Что ж, завтра великий день.

— Похоже на то.

— Грустишь?

— Немного.

— Не надо. Ты знаешь, сколько потратил твой отец, чтобы отправить в Миезу половину Академии?

— Почему это — половину Академии?

— Потому что Аристотель там будет не один. С ним его племянник и ученик Каллисфен и еще Теофраст, великий ученый.

— Сколько же отец потратил на это?

— По пятнадцать талантов в год в течение трех лет. Клянусь Зевсом, он может себе это позволить: Пангейские копи приносят ему тысячу в год. Золотом. Он выбросил на рынок уйму золота, помогая друзьям, подкупая врагов, финансируя свои замыслы, так что в последние пять лет цены во всей Греции подскочили почти в пять раз! Даже на философов.

— Вижу, ты в плохом настроении, мама.

— А, по-твоему, я должна радоваться? Ты уезжаешь, мой брат уезжает. Я остаюсь одна.

— А Клеопатра? Она тебя любит, и потом, она очень на тебя похожа. Такая молодая, а уже с характером.

— Да, — кивнула Олимпиада. — Конечно.

Несколько тяжелых мгновений прошли в молчании. Во дворе раздавались размеренные шаги сменявшейся на ночь стражи.

— Ты не согласна с отцом?

Олимпиада покачала головой:

— Нет, дело не в том. Наоборот, из всех решений Филиппа это определенно самое мудрое. Дело в том, что моя жизнь нелегка, Александр, и ухудшается с каждым днем. Здесь, в Пелле, меня всегда считали чужой и никогда не принимали за свою. Пока твой отец любил меня, все это было еще терпимо. Но теперь…

— Я полагаю, что отец…

— Твой отец — царь, мой мальчик, а цари не такие, как другие мужчины: цари должны заключать браки, исходя из интересов своего народа, один, два, три раза; они вынуждены оставлять жен из тех же соображений. Им приходится вести непрерывные войны, строить козни, вступать в союзы и разрывать их, предавать друзей и братьев, если потребуется. Ты веришь, что в сердце мужчины такого сорта есть место для такой женщины, как я? Но я не жалуюсь. Несмотря ни на что, я царица и мать Александра.