— Несомненно, — ответил Аристотель.

— Но это предполагает, что собака испытывает какие-то чувства, а, следовательно, имеет душу?

— Это слишком серьезный вопрос для тебя, — проговорил Аристотель, очищая яйцо. — И для меня тоже. Это вопрос, на который не может быть определенного ответа. Запомни одну вещь, Александр: хороший учитель — тот, кто честно отвечает на вопросы. Я буду учить тебя распознавать свойства животных и растений, разделять их на виды и роды, пользоваться твоими глазами, ушами, руками для глубокого познания окружающей природы. А познание природы означает и познание управляющих ею законов, насколько это возможно. Видишь это яйцо? Твой повар сварил его и тем остановил его развитие, но в этой скорлупе существовали возможности птицы, способной ходить, питаться, производить потомство, пролетать расстояния в тысячи стадиев. Хотя яйцо не может всего этого, оно несет в себе свойства своей породы, можно сказать, форму.

Форма работает внутри материи с разными результатами или последствиями. Перитас — одно из таких последствий, как ты, как я.

Философ сунул яйцо в рот.

— Или как это яйцо, если бы ему дали стать птицей.

Александр смотрел на него. Урок уже начался.

— Я принес тебе подарок, — объявил Аристотель, входя в библиотеку. В руке он держал деревянную шкатулку, на вид очень старую.

— Спасибо, — сказал Александр. — Что это?

— Открой, — протянул ему шкатулку философ.

Александр взял ее, положил на стол и открыл: там лежали толстые папирусные свитки, и к палочке [10] каждого была привязана белая бирочка с надписью красными чернилами.

— «Илиада» и «Одиссея»! — воскликнул царевич. — Чудесный подарок. Вот спасибо! Я давно мечтал, чтобы кто-нибудь подарил мне такую вещь.

— Это довольно старая редакция, одна из первых копий в афинском переложении Писистрата, — пояснил Аристотель, показывая заголовок. — Я переписал ее за свой счет, когда был в Академии, в трех экземплярах. И рад подарить один тебе.

Стоявший чуть поодаль надзиратель подумал про себя, что за те деньги, которые платит философу Филипп, он бы тоже мог себе позволить подобные подарки, однако смолчал, продолжая готовить материалы к уроку на этот день, как просил Аристотель.

— Чтение о подвигах героев прошлого очень важно для воспитания юноши, равно как и участие в постановках трагедий, — продолжал философ. — У читателя или зрителя вызывают восхищение великие и благородные герои, великодушие их поступков, самопожертвование ради общества и своих идеалов или искупление грехов, вызванных собственными ошибками или ошибками их предков. Ты согласен?

— Да, конечно, — согласился Александр, осторожно закрывая шкатулку. — Однако я бы хотел узнать от тебя одну вещь: почему меня следует воспитывать эллином? Почему я не могу просто остаться македонянином?

Аристотель сел.

— Твой вопрос интересен, но, чтобы тебе ответить, я должен объяснить тебе, что означает быть эллином. Только так ты сможешь решить, следует ли тебе посещать мои уроки. Быть эллином, Александр, — это единственный способ жить достойно человека. Ты знаешь миф о Прометее?

— Да, это был титан, который украл у богов огонь и, дав его людям, вывел их из убожества.

— Да, действительно. Но теперь, после того как люди вышли из скотского состояния, они пытаются организоваться, чтобы жить в общине, и для этого придумано три основных способа: когда властвует один — монархия; когда властвуют немногие — олигархия; и когда власть осуществляют все граждане — демократия. Вот демократия-то и есть самое главное в жизни греков. Здесь, в Македонии, слово твоего отца — закон; Афинами же правит группа, избранная большинством граждан. И, тем не менее, какой-нибудь сапожник или портовый грузчик может выступить на народном собрании и потребовать, чтобы меры, уже одобренные правительством Афин, были отменены, — если найдется достаточное число лиц, расположенных поддержать его инициативу. В Египте, Персии и Македонии есть лишь один свободный человек — царь. Все остальные — рабы.

— Но наша аристократия…— попытался возразить Александр.

— И аристократия — тоже. Конечно, у знати имеются привилегии, она ведет весьма приятную жизнь, но и знать вынуждена подчиняться. — Аристотель замолк, увидев, что его слова попали в цель; ему хотелось, чтобы они запали в душу юноши.

— Ты подарил мне поэмы Гомера, — наконец ответил Александр, — но я отчасти уже знаю их. И прекрасно помню, что, когда Терсит выступил на собрании воинов, оскорбляя царя, Улисс ударил его скипетром, так что он заплакал, а герой сказал:

Это слова Гомера.

— Верно. Но Гомер рассказывает о стародавних временах, когда цари были необходимы. Цари нужны для суровых времен, для жизни среди постоянных набегов варваров, среди зверей и чудовищ, в дикой природе. Я подарил тебе поэмы Гомера, чтобы ты вырос на идеях благородства, в понятиях дружбы, доблести, уважения к данному слову. Но современный человек, Александр, — это политическое животное. В этом нет сомнений. Единственная среда, в которой он может развиваться, — это полис, город-государство, такой, как создали его эллины. Это свобода, которая позволяет каждой душе выражаться, творить, создавать величие. Видишь ли, идеальным государством было бы то, где все старые умели бы добродетельно править, после того, как, будучи молодыми, сами добродетельно подчинялись более опытным.

— Именно это я делаю сейчас и намереваюсь делать в будущем.

— Ты — лишь один человек, — ответил Аристотель, — а я говорю о многих тысячах равных граждан, живущих под защитой закона и справедливости, которые воздают почести и раздают всяческие награды, регулируют обмен и торговлю, наказывают и исправляют провинившихся. Подобное общество поддерживается не кровными узами, не племенными или семейными связями, как здесь, в Македонии, а законом, перед которым все граждане равны. Закон исправляет дефекты и несовершенства отдельных личностей, ограничивает конфликты, поощряет желание творить и созидать, воодушевляет сильных, поддерживает слабых. В подобном обществе не стыдятся быть бедными и убогими, а стыдятся ничего не делать для улучшения собственных условий жизни.

Александр в задумчивости молчал.

— Сейчас я приведу тебе конкретный пример, — продолжил Аристотель. — Пошли со мной.

Он вышел из боковой двери и приблизился к окошку, выходящему в литейную мастерскую.

— Смотри, — сказал философ, указывая внутрь. — Видишь этого человека?

В мастерской находился мужчина лет сорока в коротком рабочем хитоне и кожаном фартуке, а рядом — двое помощников, один лет двадцати, а другой шестнадцати. Все трое были заняты налаживанием оборудования: они приспосабливали толстую цепь, что держала горн, насыпали в печь уголь.

— Знаешь, кто это? — спросил Аристотель.

— Никогда его не видел.

— Это величайший художник из всех, что нынче живут в мире. Это Лисипп из Сикиона.

— Великий Лисипп… Как-то раз я видел одну его скульптуру в храме Геры.

— А знаешь, кем он был, прежде чем стать тем, кто есть? Рабочим. В течение пятнадцати лет он работал в литейной мастерской за два обола в день. А знаешь, как он стал божественным Лисиппом? Благодаря городским декретам. Это полис дал ему развить свой талант, который позволяет каждому человеку возвыситься, как цветущее растение.

Александр смотрел на нового гостя. Он отличался крепким телосложением: широкие плечи, мускулистые руки с большими узловатыми кистями, которыми скульптор долгое время выполнял тяжелую черную работу.