— Видишь на горизонте этот дым? — спросил друга Александр. — Наверняка внизу должна быть деревня. Там коням дадут сена, а нас накормят и позволят растянуться на соломе.

— Это слишком здорово, чтобы мечтать, — ответил Гефестион. — Ты, в самом деле, думаешь, что возможны такие чудеса?

— О да! А возможно, нам дадут и женщин. Как-то раз я слышал от отца, что варвары на материке предлагают их путникам в знак гостеприимства.

Снова повалил снег, и кони с трудом шли, проваливаясь на каждом шагу; ледяной ветер до костей пронизывал поношенную одежду. Вдруг Гефестион натянул поводья:

— О боги! Смотри!

Александр откинул капюшон и всмотрелся в метель — путь преграждал отряд из нескольких человек; они неподвижно сидели на конях, в заснеженных капюшонах и с дротиками в руках.

— Думаешь, они поджидают нас? — спросил царевич, хватаясь за меч.

— Полагаю, да. Но мы это скоро узнаем, — ответил Гефестион, в свою очередь, хватаясь за меч и пришпоривая коня.

— Боюсь, придется пробиваться, — заметил Александр.

— И я боюсь того же, — вполголоса ответил; Гефестион.

— Что-то не хочется отказываться от горячей пищи, постели и разведенного огня. Да и от красивой девушки тоже. А тебе?

— Пожалуй.

— По моей команде?

— Хорошо.

Но пока они готовились броситься в атаку, тишину долины нарушил крик:

— Турма Александра приветствует своего командира!

— Птолемей!

— Я!

— Пердикка!

— Я!

— Леоннат!

— Я!

— Кратер!

— Я!

— Лисимах!

— Я!

— Селевк!

— Я!

Последнее эхо затихло над замерзшим озером, и Александр со слезами на глазах уставился на шестерых всадников, застывших под снегопадом, потом обернулся к Гефестиону и, не веря, покачал головой:

— Великий Зевс! Это наши ребята!

Через три месяца после свадьбы Эвридика родила девочку, которую нарекли Европой, и вскоре снова забеременела. Филипп не мог надолго отдаться радостям отцовства, как из-за назревающих политических событий, так и из-за своего непостоянства. Да и со здоровьем возникли проблемы: он так толком и не залечил раненный в бою левый глаз и теперь совсем им не видел.

В эту зиму царю нанес визит его осведомитель Евмолп из города Соли, пересекший море в ужасную погоду, поскольку известия не терпели отлагательств. Привыкший к мягкому климату, здесь он посинел от холода, и царь усадил его поближе к огню и велел слугам подать гостю вина покрепче и послаще, чтобы тот легче ворочал окоченевшим языком.

— Ну, какие известия ты мне привез, друг мой?

— Богиня Тихэ на твоей стороне, царь. Послушай, что случилось при персидском дворе: как ты и представлял, новый монарх Арзес очень скоро понял, кто во дворце истинный хозяин, и, не в силах терпеть этого, попытался отравить Багоаса.

— Того кастрата?

— Его самого. Но Багоас ожидал подобного: он раскрыл заговор и принял собственные меры. Он подсыпал царю яда первым. После чего перерезал всех его сыновей.

— Великие боги! Этот мерин ядовитее скорпиона.

— Воистину так. Однако в результате прямая наследственная линия оказалась прервана. Одних убил Артаксеркс III, других Багоас, и не осталось ни одного прямого наследника.

— И что же теперь?

— И вот Багоас выудил кого-то из побочной ветви и посадил его на трон под именем Дария III.

— Кто же такой этот Дарий III?

— Его дедом был Остан, брат Артаксеркса II. Ему сорок пять лет, и он любит как женщин, так и мальчиков.

— Ну, эта подробность имеет лишь относительную ценность, — заметил Филипп. — Нет ли у тебя более интересных сведений?

— До того как его сделали царем, он был сатрапом Армении.

— Провинция не из легких. Должно быть, упрямый тип.

— Лучше сказать: грубый. Кажется, он собственноручно убил на поединке одного мятежника из племени кадузов.

Филипп провел рукой по бороде.

— Похоже, этот скопец нашел орешек себе по зубам.

— Да, — кивнул Евмолп. — Похоже, Дарий намеревается взять под полный контроль Проливы и вновь установить свое прямое правление во всех греческих городах Малой Азии. Даже ходят слухи, что он хочет формально подчинить себе македонскую корону, но меня это не очень заботит. Как противник Дарий, несомненно, тебе не чета: едва заслышав твой рык, он спрячется под кровать.

— Это мы увидим, — заметил Филипп.

— Тебе нужно что-нибудь еще, государь?

— Ты хорошо поработал, но теперь будет труднее. Ступай к Евмену и получи награду. Возьми денег еще, если понадобится заплатить осведомителям. Ничто из происходящего при дворе Дария не должно от нас ускользнуть.

Евмолп с благодарностями удалился, не чая часа, когда снова окажется в тепле своего приморского города.

Через несколько дней монарх собрал в царской оружейной палате военный совет. Явились Парменион, Антипатр, Клит Черный и царский тесть Аттал.

— Ни одно слово из того, что я вам скажу, не должно выйти за пределы этих стен, — начал Филипп. — Царь персов Арзес убит, и вместо него на трон возведен его родственник, названный Дарием III; кажется, этот человек не лишен достоинств, но ему придется потратить немало времени, чтобы укрепить свою власть. И, стало быть, пришло время действовать: Аттал и Парменион во главе пятнадцатитысячного войска как можно скорее отправляются в Азию, занимают восточный берег нашего моря и от моего имени провозглашают освобождение греческих городов от персидского господства. Тем временем я завершаю вербовку солдат, чтобы присоединиться к вам и начать вторжение.

Остальное время совет посвятил разбору деталей и решению вопросов по обеспечению тыла, а также политических и военных аспектов операции. Но больше всего поразил присутствующих тот усталый тон, которым говорил царь, отсутствие энтузиазма и пыла, к которым все привыкли. И Парменион, прежде чем уйти, подошел к нему:

— Что-то не так, государь? Может быть, ты не совсем здоров?

Провожая своего стратега к выходу, Филипп положил руку ему на плечо.

— Нет, старина, нет. Все хорошо.

Филипп лгал: отсутствие Александра, которому в первый момент он не придал большого значения, с каждым днем все более угнетало его. Пока юноша оставался в Эпире с матерью и дядей, Филипп заботился лишь о том, чтобы вернуть его и заставить публично проявить покорность, но отказ сына, а затем и его бегство на север вызвало в царе бешенство, сменившееся тревогой и унынием.

Если кто-то пытался выступить в роли посредника между царем и его сыном, Филипп приходил в ярость, вспоминая нанесенное ему оскорбление; если никто не говорил с ним об этом, он мучился отсутствием известий. Македонский царь повсюду напускал своих шпионов; он посылал гонцов к вождям северных племен, чтобы те непрерывно сообщали о передвижениях Александра и Гефестиона. Ему удалось узнать, что отряд сына увеличился на шесть воинов, прибывших из Фессалии, Акарнании и Афамании, и было нетрудно догадаться, кто эти шестеро.

Турма Александра была почти полностью укомплектована заново, и не проходило дня, чтобы Филипп не порекомендовал Пармениону не спускать глаз со своего сына, чтобы и тот не отправился в эту банду горемык, бесцельно блуждающую в иллирийских снегах. Филипп с подозрением поглядывал даже на Евмена, словно ожидая, что он тоже с минуты на минуту бросит свои таблички, предпочтя им опасные приключения.

Порой Филипп в полном одиночестве переезжал в древнюю столицу Эги. Там он часами стоял, глядя на чистейшие снежинки, на погруженные в тишину леса голубых елей, на маленькую долину, откуда произошла его династия, и думал об Александре и его друзьях, скитающихся где-то по заледенелым северным краям.

Он будто воочию видел, как они ковыляют в метелях на своих вязнущих по брюхо в снегу конях, под ветром, треплющим их изодранные плащи, покрытые коркой льда. Он переводил взгляд на огромный каменный очаг, на крепкие дубовые поленья, пышущие жаром в древних стенах тронного зала, и представлял себе этих юношей, наваливающих гнилой валежник в случайном приюте, усталых, изможденных, не спящих всю ночь, опираясь на копье, когда волчий вой раздается слишком близко.