Александр отъехал назад и позвал Гефестиона:

— Веди своих на этот участок, пробей брешь, а потом атакуй с тыла фиванский центр. А Священный отряд оставь мне!

Гефестион повиновался и вместе с Пердиккой, Селевком, Филотом, Лисимахом, Кратером и Леоннатом устремился вперед, вклинив конницу между Священным отрядом и остальным фиванским войском. Потом совершил широкий маневр — как в тот день, когда они устраивали перед Александром парад, — и зашел противнику в тыл, прижимая его к лесу копий неодолимо надвигавшейся фаланги.

Воины Священного отряда под продолжавшимися наскоками «Острия» сражались с отчаянным мужеством, но, в конце концов, полегли все до последнего, верные данной клятве: не отступать ни на шаг и ни в коем случае не поворачиваться спиной к врагу.

Прежде чем солнце поднялось до половины, сражение было выиграно. Александр предстал перед Парменионом с мечом в руке и в еще покрытых кровью доспехах. Даже грудь и бока Букефала были мокрые.

— Священного отряда больше не существует.

— Победа по всему фронту! — воскликнул Парменион.

— Где царь? — спросил Александр.

Парменион повернулся к равнине, над которой все еще стояла пыль сражения, и указал на одинокую фигуру, которая, прихрамывая, неистово приплясывала среди множества убитых.

— Вон он.

ГЛАВА 25

В битве пало две тысячи афинян, множество было взято в плен. Среди пленных оказался оратор Демад, которого привели к царю еще в доспехах, с кровоточащей раной в груди. Демосфен спасся бегством и укрылся за перевалами, ведущими на юг, в Левадию и Платею.

Но наибольшие потери понесли фиванцы и их союзники ахейцы, стоявшие в центре. Конница Александра, разгромив Священный отряд, зашла им в тыл и прижала к стене острых копий фаланги, вызвав страшное побоище.

Гнев Филиппа обрушился больше всего на фиванцев, к которым он посылал переговорщиков. Царь продал пленных в рабство и отказался выдать тела убитых для захоронения. Александру пришлось уговаривать его.

— Отец, ты сам говорил мне, что нужно проявлять милосердие при каждой возможности, — заметил он, остыв после восторга победы. — Даже Ахилл вернул тело Гектора старцу Приаму, который слезно умолял его. Эти воины сражались как львы и отдали жизни за свой город. Они заслуживают уважения. И, кроме того, какой смысл вымещать злобу на мертвых?

Филипп ничего не ответил, но было видно, что слова сына проникли в его душу.

— И еще: один пленный афинский командир просит о встрече с тобой.

— Не сейчас! — буркнул Филипп.

— Он говорит, что, если ты его не примешь, он может умереть от потери крови.

— Прекрасно! Одним меньше.

— Как хочешь. Тогда я сам займусь им.

Александр вышел и подозвал двоих «щитоносцев»:

— Приведите того человека в мой шатер и велите прийти хирургу.

Солдаты повиновались приказу, и афинянина, раздев и обмыв, уложили на походную койку.

Вскоре вернулся один из «щитоносцев»:

— Александр, все хирурги заняты с нашими солдатами, стараются спасти самых тяжело раненных, но если ты прикажешь, врач придет.

— Не надо, — ответил царевич. — Я сам им займусь. Принесите инструменты и иголку с ниткой, вскипятите воду и достаньте чистых бинтов.

Солдаты посмотрели на него удивленно, а пациент — еще удивленнее.

— Ты должен быть доволен, — сказал Александр. — Нельзя давать умереть македонскому солдату ради спасения врага.

Тут вошел Каллисфен и увидел, как Александр надевает передник и моет руки.

— Что ты делаешь?

— Пусть это останется между нами, но ты можешь мне помочь. Ты ведь тоже посещал уроки анатомии у Аристотеля. Промой рану вином и уксусом, а потом вдень нитку в иголку: мне пот заливает глаза.

Каллисфен, проявляя определенную сноровку, сделал, как было велено, и царевич стал осматривать рану.

— Передай мне ножницы: она рваная.

— Вот они.

— Как тебя зовут? — спросил Александр пленного.

— Демад.

Каллисфен вытаращил глаза.

— Но это же знаменитый оратор, — шепнул он на ухо другу, до которого это как будто не дошло.

Демад сморщился от боли, когда его неожиданный хирург обрезал живую плоть. Александр взял иголку с ниткой, подержал иголку над огнем лампы и начал зашивать рану, в то время как Каллисфен придержал ее края, чтобы не расходились.

— Расскажи мне про Демосфена, — между делом попросил царевич.

— Это… патриот, — сквозь сжатые зубы выдавил Демад, — но у нас с ним идейные расхождения.

— В каком смысле? Приложи палец сюда, — велел Александр своему ассистенту, — чтобы можно было завязать нитку.

— В смысле…— объяснил раненый, задержав дыхание, — в том смысле, что я был против развязывания войны вместе с фиванцами и публично об этом говорил. — Он глубоко вздохнул, когда Александр завязал узел.

— Это правда, — шепнул Каллисфен.

— Я закончил, — объявил царевич. — Можно бинтовать. — И обернулся к Каллисфену: — Завтра покажи его врачу: если рана распухнет и загноится, придется делать дренаж, и лучше, если это сделает настоящий хирург.

— Как я могу отблагодарить тебя? — спросил Демад, садясь на койке.

— Благодари моего учителя Аристотеля, который научил меня и этому. Но, кажется, вы, афиняне, не очень старались удержать его у себя…

— Это была внутренняя проблема Академии, город не вмешивался в это.

— Послушай меня. Может ли собрание войска принять постановление прямо здесь и дать тебе политическое поручение для всех афинян?

— Теоретически — да. Возможно, сейчас граждан с правом голоса здесь даже больше, чем в Афинах.

— Тогда иди поговори с ними, и пусть они дадут тебе поручение — договориться с царем об условиях мира.

— Ты это серьезно? — ошеломленно спросил Демад, одеваясь.

— Можешь надеть чистые одежды из моего сундука. Об остальном я договорюсь с отцом. Каллисфен найдет тебе место для ночлега.

— Спасибо, я…— только и успел пробормотать Демад, но Александр уже ушел.

Он вошел в шатер отца, когда Филипп ужинал вместе с Парменионом, Черным и несколькими командирами.

— Перекусишь с нами? — спросил царь. — У нас как раз куропатки.

— Их тут тысячи, — объяснил Парменион. — Утром они поднимаются с озера Копаида и весь день кормятся на реке.

Александр взял табурет и сел.

Царь успокоился и как будто пребывал в хорошем настроении.

— Ну, как тебе показался мой мальчик, Парменион? — спросил он, похлопывая сына по плечу.

— Великолепно, Филипп: он справился с задачей, как не справился бы и ветеран гетайров.

— Твой сын Филот тоже проявил в бою большое мужество, — заметил Александр.

— Что ты сделал с тем афинским пленником? — спросил царь.

— Знаешь, кто это оказался? Демад.

Филипп вскочил на ноги:

— Ты уверен?

— Спроси Каллисфена.

— Ради всех богов, пошлите скорее хирурга, пусть позаботятся о нем: этот человек в своих речах всегда отстаивал нашу политику.

— Я зашил его рану, иначе он бы сейчас уже истек кровью. Я предоставил ему некоторую свободу передвижения по лагерю. Полагаю, завтра он передаст тебе свои соображения по условиям мирного договора. Если я правильно понял, ты не хочешь войны с Афинами.

— Не хочу. Чтобы успешно воевать с приморским городом, нужно господствовать на море, а к этому мы не готовы. Я имел опыт с Перинфом и Византией и ухлопал кучу средств. Если у него есть предложения, я готов их выслушать. Поешь мяса, пока не остыло.

***

Первыми отчаянное известие принесли в Афины оставшиеся в живых после Херонеи. Весть о поражении, числе погибших и попавших в плен вызвала в городе плач, и многие не могли успокоиться, не зная, живы ли их близкие.

Потом пришел страх перед грядущим. Под копья встали даже шестидесятилетние. Рабам обещали свободу, если те поступят в войско.

Демосфен, все еще не вполне оправившийся от ран, призывал сопротивляться до конца и предлагал пустить в городские стены сельское население из Аттики, но все оказалось излишним.