Евмен позволил себе издать свист.

— Перепиши на папирус и пришли мне, чтобы поставить печать. Нужно отправить с быстрым курьером.

— Клянусь Зевсом, государь! — воскликнул Евмен. — Это самое бесцеремонное письмо, какое я только видел. У Арзеса не останется другого выбора, как только ответить тебе в том же духе.

— К иному я и не стремлюсь, — подтвердил царь. — Рассчитываю, что посланию потребуется месяц-два, чтобы дойти до адресата и еще месяц-два, чтобы вернуться, — как раз, чтобы успеть навести порядок в Греции. А потом займусь этим кастратом и его болванчиком. Дай Александру прочесть это письмо и выслушай, что он о нем думает.

— Исполню, государь, — заверил его Евмен, удаляясь со своим табуретом и столиком под мышкой.

Прочтя письмо, Александр понял, что отец уже принял решение вторгнуться в Азию и лишь ищет предлога, чтобы развязать войну.

Царевич вернулся в Миезу, как только освободился от множества забот, навалившихся на него по приезде в Пеллу: участие в заседаниях правительства, приемах иностранных гостей, послов и делегаций, в сборах войск — основы отношений между короной и поддерживающей ее знатью.

Аристотель уже уехал, но остался его племянник Каллисфен, чтобы привести в порядок коллекцию и позаботиться об издании трудов, которые философ недвусмысленно посвятил своему царственному ученику. Это были размышления о монархии и колонизации, где философ теоретизировал насчет распространения в мире модели греческих городов-государств, единственно правильного средства обеспечения свободы, кузницы духовной и материальной цивилизованности.

Александр провел там несколько дней, чтобы отдохнуть и поразмышлять за трапезами с Каллисфеном, юношей чрезвычайно образованным и глубоко осведомленным о политической ситуации в греческих городах.

Страсть к истории заставила его обзавестись не только классическими трудами Гекатея Милетского, Геродота и Фукидида, но также и книгами западных философов вроде сиракузца Филиста, который рассказывал о превратностях судеб греческих городов в Сицилии и Италии, стране, где зарождались новые силы вроде города Рима, основанного троянским героем Энеем; в этом городе побывал сам Геракл на обратном пути из далекой Иберии.

После ужина они сидели на воздухе в портике и говорили допоздна.

— Когда твой отец сражался со скифами, священный совет Дельф объявил новую священную войну против жителей Амфиссы.

— Знаю, — ответил царевич. — Однако ни одна из сторон не добилась преимущества. За Амфиссой стоят фиванцы, но они не хотят действовать открыто, чтобы не попасть под молнии священного совета, и ситуация снова сложилась критическая, особенно в свете того, что надумали Афины. Совет уже прислал нам официальное приглашение вмешаться, и не думаю, что отец заставит повторять просьбу дважды.

Каллисфен налил обоим немного вина.

— В совете председательствуют фессалийцы, ваши друзья… Я довольно хорошо знаю твоего отца и не удивлюсь, если выяснится, что это он организовал весь этот маневр.

Александр посмотрел на него, рассеянно прихлебывая вино из своего кубка.

— Не кажется ли тебе, Каллисфен, что у тебя длинные уши, а?

Тот отодвинул от себя кубок.

— Я историк, Александр, и, думаю, хороший ученик моего дяди, как и ты. Не удивляйся, если я упражняюсь в логических построениях вместо того, чтобы слушать сплетни из вторых или третьих рук. А теперь позволь мне угадать: твой отец прекрасно знает, что общественное мнение в Афинах не благоволит фиванцам, но он также знает, что Демосфен прилагает все усилия к тому, чтобы афиняне изменили свое мнение и поддержали Фивы — и, следовательно, Амфиссу — против священного совета, то есть против Филиппа. Демосфен, со своей стороны, знает, что, только объединив афинские силы с фиванскими, можно надеяться избежать решительного укрепления македонской гегемонии над Грецией, и потому делает все возможное и невозможное, чтобы заключить пакт с фиванцами, даже ценой конфронтации с самым высоким греческим религиозным советом и оракулом бога Аполлона.

— А каковы, по-твоему, будут действия фиванцев? — спросил Александр. Ему было любопытно, как его собеседник оценивает происходящее.

— Это зависит от двух факторов: как поступят афиняне и что будет делать македонское войско в Центральной Греции. Твой отец старается всеми силами оказать давление на фиванцев, чтобы воспрепятствовать их союзу с Афинами. Он прекрасно знает, что в этом случае столкнется с самыми мощными наземными войсками и самым мощным флотом во всей Греции. А они могут оказаться не по зубам даже царю македонян.

Александр помолчал, словно прислушиваясь к звукам ночи, доносящимся из близлежащей рощи, и Каллисфен налил ему еще вина.

— Чем займешься, когда закончишь свою работу здесь, в Миезе? — спросил царевич, лишь чуть пригубив вино.

— Наверное, отправлюсь к моему дяде в Стагир, но мне бы очень хотелось понаблюдать за войной вблизи.

— Ты можешь поехать со мной, если отец попросит меня присоединиться к нему.

— Я был бы счастлив, — ответил Каллисфен, и было видно, что он ожидал подобного приглашения, удовлетворявшего одновременно и его амбиции, и амбиции Александра.

— Тогда приезжай в Пеллу.

Каллисфен с энтузиазмом принял приглашение. Они расстались глубокой ночью, после долгих философских споров. На следующий день юноша вручил гостю два обещанных труда Аристотеля, каждый с приложенным письмом самого философа.

Александр вернулся во дворец через три дня, к вечеру, чтобы успеть принять участие в военном совете. Там собрались Антипатр, Парменион и Клит Черный, а также командиры основных частей фаланги и конницы. Александр присутствовал в качестве начальника «Острия».

На стене в глубине зала была изображена карта всей Греции, которую Филипп несколько лет назад велел начертить одному географу из Смирны. С помощью этой карты царь объяснил, как намеревается действовать.

— Я не хочу сразу атаковать Амфиссу, — заявил он. — Центральная Греция — территория опасная, труднопроходимая, где легко оказаться запертым в узких лощинах, потерять свободу маневра и стать уязвимым для противника. Поэтому, прежде всего мы должны наложить руку на ключевые точки этого района — Кифинион и Элатею. Подробности рассмотрим потом. Наши войска уже на марше и приближаются к Фессалии; я и Парменион вскоре присоединимся к ним, поэтому завтра же мы отбываем. Антипатр остается командовать частями, остающимися в Македонии.

Александр с волнением ждал, что царь сообщит, какую задачу в военных операциях он приберег для сына, но его постигло разочарование.

— Оставляю моему сыну печать Аргеадов, чтобы он представлял меня в мое отсутствие.

Юноша хотел встать, но царь метнул на него гневный взгляд. В этот момент вошел Евмен с печатью и вручил ее Александру, который нехотя надел ее себе на палец со словами:

— Я благодарен царю за оказанную честь и постараюсь соответствовать ей.

Филипп обратился к своему секретарю:

— Прочти командирам письмо, которое я послал новому царю персов. Хочу, чтобы каждый знал, что скоро может быть переброшен в Азию для подготовки экспедиции.

Евмен торжественным тоном и чистым голосом прочел.

— Если ответ будет таким, как я думаю, — продолжал царь, — Парменион сможет пройти через Проливы и обеспечить контроль над восточным берегом, предваряя наше вторжение в Азию, а мы тем временем раз и навсегда покажем грекам, что возможен лишь один всеэллинский союз — под моим руководством. Это все, что я хотел вам сообщить. Можете возвращаться к своим делам.

Александр подождал, пока все разойдутся, чтобы поговорить с отцом с глазу на глаз.

— Почему ты оставляешь меня в Пелле? Я должен командовать «Острием» в сражении, а не на параде. И Антипатр, без сомнения, прекрасно справится с местными делами в твое отсутствие.