— Сиди, — приказал Оборский, увидев, что она пытается, вслед за ним, выйти из машины. Он подхватил жену на руки и понес к двери.

— А тебе не кажется, что это становится привычкой? — процитировала Александра давние слова мужа.

— Ммм… Что именно? — Оборский щекотал ее ушко своим горячим дыханием, чуть притрагиваясь губами и тут же отстраняясь.

— То, что ты постоянно таскаешь меня на руках, — засмеялась Саша, — скоро я совсем ходить разучусь.

— А, хоть бы и так, — не повелся на ее слова мужчина, — я всегда в твоем распоряжении.

— Глеб, прекрати, — Саша смеялась и выворачивалась, а наглый оборотень продолжал целовать ее все провокационнее — ушко, шейку, бьющуюся венку, — спускаясь ниже, прикасаясь откровеннее и жарче… Поцелуи становились горячее, томительнее… Тягучая страсть следовала за губами Оборского, зажигая в Сашином теле пожар.

— А-а, Гле-е-еб…

— Ммм… Вкусная…

— Глеб…

Дверь спальни захлопнулась за супругами, отрезая их от всего мира. Где-то далеко остались старые воспоминания, проблемы, страхи… Сигизмунд… веселящиеся в «Атолл-холле» люди и нелюди… спящие в доме обитатели… Массивная дубовая дверь отгородила чету Оборских от событий последнего вечера и прошлой жизни…

— Глеб, ты обещал рассказать о себе, — напомнила Саша, когда они, обессиленные страстью, лежали в постели.

— Ты так этого хочешь?

— Очень!

— Ладно… — сдался мужчина, — слушай…

Семья Оборских восходила к старому потомственному дворянству, владеющему поместьями и землями. Многие поколения оборотней жили под прикрытием человеческой фамилии и дворянского звания. Имение «Берковка» было любимым местом их проживания. Особняк, построенный еще в далеком семнадцатом веке, не раз претерпевал изменения, дважды сгорал дотла и отстраивался заново, выдержал многочисленные переделки, а свой окончательный вид приобрел в начале девятнадцатого века. Оборские никогда надолго не оставляли место своего обитания. Это была их земля, их родина, их территория. Здесь они жили, служили отечеству, любили, рожали детей… Правда, по достижении определенного возраста, старшее поколение покидало усадьбу, во избежание слухов, но, по истечении времени, оборотни вновь возвращались в любимую «Берковку». Деревни, принадлежащие семье, населяли члены клана и немногие простые крестьяне, знающие тайну своих господ. Целые поколения вырастали с этим знанием, живя под защитой Оборских. Клятва на крови удерживала простых людей от разглашения не принадлежащей им правды. Оборотням удавалось хранить тайну своего происхождения и не вызывать подозрений среди окружающих. Так и жили.

А потом, пришла катастрофа, под названием революция, а за ней и гражданская война. Много бед причинили они людям — брат шел на брата, дети — на родителей, друг — на друга… Оборотни настороженно наблюдали за происходящим. Многие влились в ряды разваливающейся армии, некоторые сразу покинули гибнущую в кровавых распрях страну, а кто-то ждал до последнего, веря, что люди образумятся и прекратят междоусобицу… Глеб, в свои двадцать девять, не смог остаться в стороне. Присоединился к армии Деникина, воевал на юге России, отступал вместе с теряющими, один за другим, города войсками и, до последнего, верил, что не покинет родину. Судьба распорядилась иначе.

Бой под Екатеринодаром оказался для него последним. Ранение задело привычное к регенерации тело, но это было не страшно. Осколок снаряда, пробивший голову, чуть не стал причиной гибели Оборского. Лгали легенды о бессмертии оборотней. Не нужны были мифические серебряные пули, чтобы уничтожить представителя этой расы. Достаточно было всего лишь попасть в сердце или в мозг оборотня, и это приводило долгоживущего к гибели.

Глебу не повезло — проникающее ранение задело мозг. Для человека подобное могло быть смертельным, но оборотень боролся. Он цеплялся за жизнь, могучий организм не сдавался, только вот, регенерация замедлилась, и Оборский еще долго приходил в себя. Спасибо Степану — денщику — сумел вытащить его с поля боя, а потом, и до Севастополя довезти. Очнулся Глеб уже на пристани. Военные, гражданские, бабы с корзинками, молоденькие сестры милосердия, усатые казаки… — все смешалось перед его глазами. Толчея, неразбериха, крики, ругань… Ноябрь двадцатого года. Последние месяцы уходящей России. Армия, под руководством генерала Врангеля, покидала отчизну.

Потом, был душный трюм, набитый людьми под завязку, и отсутствие воды, и жидкая баланда один раз в день, и дикая, отупляющая боль. Степан отчаянно молился, и Глеб, выходя из забытья, видел небритую физиономию своего денщика, и его неразборчиво шепчущие что-то губы. Кто знает, то ли хваленая регенерация, наконец-то, сработала, то ли молитвы помогли, но Оборский сумел победить смерть.

Бледный, исхудавший, оборванный он смотрел с палубы «Саратова» на раскинувшийся впереди Константинополь, и горькая улыбка кривила губы мужчины. Воды Босфора качали стоящие на рейде суда, с российскими флагами, и тысячи людей с надеждой взирали на негостеприимный берег.

А потом, вынужденная высадка на островах, вероломство союзников, долгие дни ожидания и, наконец, возможность уехать во Францию. Там, в небольшом местечке под Парижем, Глеб прожил несколько лет. А затем — Вена, Варшава, Стокгольм, и дальше — Нью-Йорк, Лос-Анжелес, Торонто…

Деньги семьи, лежащие в банках Европы, помогли Оборскому восстановиться и начать все заново на чужбине, но Глеб всегда знал — он вернется. Вернется на родину, чего бы это ему не стоило.

И, в девяностых годах прошлого века, его мечта сбылась. Он приехал в ставшую незнакомой страну, выкупил бывшее имение семьи Оборских, с энтузиазмом взялся за его восстановление, попытался наладить жизнь, но… Воспоминания прошлого, гнет былых обид, невозможность оставаться самим собой…

Глеб уехал в Москву. В недрах мегаполиса не так остро болело сердце, не так жалили воспоминания, не так хотелось повернуть время вспять.

Саша, затаив дыхание, слушала рассказ мужа, и у нее перед глазами проплывали картины прошлого. Падение великой страны, гибель людей, боль и отчаяние выживших… Ей стало жаль мужчину. Грусть, звучащая в его голосе, отдавала привкусом горечи. Было что-то еще, о чем он не упомянул в своей истории, и это что-то явно тяготило его.

— А твои родители? — не удержалась Александра.

— Тяжелый вопрос, — сразу замкнулся Глеб, — извини, Саш, но это слишком грустная история. Может быть, как-нибудь потом. Давай спать, — прижал он к себе жену.

— Давай, — не стала настаивать на продолжении рассказа девушка. Она чувствовала, что муж не хочет говорить о своих родителях и благоразумно отступила. У нее тоже были болезненные воспоминания, одно из которых напомнило о себе сегодня, и Саша, лучше других, знала, что, иногда, прошлое лучше оставить в прошлом.

— Спокойной ночи, — тихо прошептала она.

— Спи, — улыбнулся в ее волосы Глеб, — а то, скоро малышня проснется.

— Да, это весомый аргумент, — беззвучно рассмеялась Александра. Она плотнее прижалась к мужу и прикрыла глаза. Призраки былого витали сегодня в спальне. Недобрые призраки.

— Глеб, мне нужно в город.

— Нет.

— Но мне, правда, очень нужно.

— И что ты там забыла?

— Я хочу съездить домой… — договорить Саша не успела.

— Твой дом здесь, — жестко отрубил Оборский.

— Ну, Глеб…

— Все. Вопрос закрыт.

— А если меня отвезешь ты? — Александра подошла к мужу и просительно-ласково заглянула в глаза.

— Я сегодня занят.

— А завтра?

— И завтра.

— И послезавтра?

— Да. Саша, хватит испытывать мое терпение.

— А если так? — девушка забралась на колени к мужу и потерлась щекой о колючий подбородок.

— Нет.

— Совсем-совсем? — лукаво улыбнулась Александра и провокационно прикусила губу.

— Саша, — выдохнул Оборский.

— А вот так? — и в ход пошел розовый язычок, облизавший губки.

— Сашка, уймись, — простонал Глеб. — Мне нужно в город, — серьезно глядя ему в глаза, произнесла девушка, — Глеб, хватит бояться. Я не сбегу.