— Вкусно, — выразительно произнесла я, сделав большой глоток и кончиками пальцев убрав с верхней губы шоколадные усы. — Все еще необычно, но вкусно.

Он кивнул, и примерно в этот же момент к нему подошел Кадо. Что-то негромко проговорил на ухо моему альфе, и выражение лица того мгновенно изменилось — стало темнее и жестче, что мне, признаться, не слишком-то понравилось.

— Что такое, Йон? — негромко спросила я.

— Они нашли его, — коротко ответил он. — Я надеялся, что успею отправить тебя домой, но… с другой стороны, возможно, даже хорошо, что ты еще здесь.

— Нашли кого? — сперва не поняла я, но потом все вопросы отпали сами собой.

Поднявшись из-за стола, мой альфа, поманив меня за собой, направился к выходу из здания склада. Уже в дверях, положив руки мне на плечи и проникновенно заглянув в глаза, он сказал:

— Если что, я не настаиваю на том, чтобы ты присутствовала при этом, маленькая омега. Если хочешь, поезжай домой.

— Это Грек, да? — одними губами спросила я. — Они привезли его сюда? Что ты хочешь с ним сделать?

— Я? Я ничего не хочу с ним делать, — покачал головой он. — Потому что, думаю, это с самого начала не было моим делом.

Я сперва не поняла, о чем он говорит, но потом, проследив направление его взгляда, направленного куда-то через мое плечо, увидела вышедшую из подъехавшей машины женщину в светлой одежде — бледно-голубых джинсах и белом джемпере. Ее белокурые волосы были стянуты в пучок, но несколько непослушных прядей покачивались около лица, тревожимые ветром, а глаза, которые в свое время поразили меня своей почти голубиной кротостью, сейчас казались двумя кусочками льда. Я бы не узнала в этой женщине Николь, если бы случайно столкнулась с ней на улице, потому что в ней не осталось и намека на ту изломанную нарочитую ранимость, что так бросилась мне в глаза при нашем давнем знакомстве. Но, чего скрывать, и я сама была уже совсем не той Ханой Росс, что прежде.

— Я рад, что ты приехала, Ник, — с совершенно особенной мягкостью в голосе произнес Йон, когда она подошла ближе. — Без тебя это было бы не так весело.

— Я не могла пропустить шоу, — отозвалась она, на мгновение задержавшись глазами на моем лице. — Здравствуй, Хана.

— Я рада, что ты в порядке, Николь.

— Это взаимно.

— А где Тео? С ним все нормально? — на всякий случай уточнила я, ощущая, что существовавшая между нами неловкость так толком никуда и не делась. Мне все еще было не по себе рядом с ней — может быть, из-за того, как она смотрела на Йона.

— Он с няней, — ответила Никки. — Не думаю, что был смысл привозить его сюда, он бы все равно ничего не понял и не запомнил.

— Что вы задумали? — нахмурилась я, переводя взгляд с нее на своего альфу и обратно.

— Нужно поставить точку, — сказал Йон. — Я ведь обещал тебе, Хана, что Грек станет последним. По крайней мере, последним из тех, о ком тебе следует беспокоиться.

— Тебе необязательно присутствовать при этом, Хана, — добавила Никки, и было в этот момент что-то такое в ее глазах, что заставило меня вспомнить о том вечере, когда мой альфа сцепился с пьяным посетителем Дома, а я забрала на себя его боль. Николь тогда сказала, что я не принадлежу к их миру и что мне там не место. Конечно, с тех пор уже много воды утекло, но ее взгляд в эту самую минуту ясно дал мне понять, что она все еще так считает. Не думаю, что у меня было право осуждать ее за это, но отчего-то мне захотелось показать, что прошедшие месяцы изменили не только ее одну.

— Все в порядке, — коротко произнесла я, взяв Йона под руку.

Альфа ничего на это не ответил, только ободряюще накрыл ладонью мою кисть и коротко сжал ее. Никки пожала плечами, и мы втроем, сопровождаемые вездесущим Кадо, направились к соседнему зданию. Внутри нас встретили молчаливые охранники — и привязанный строительным скотчем к стулу мужчина, в котором я не без труда узнала человека с записи, что когда-то давно показывал нам Джером Стоун. Греку досталось — у него над левой бровью кровоточила неприятного вида ссадина, а под глазом набряк бордово-черный кровоподтек. Судя по одежде, его выдернули буквально из офисного кресла, и оставалось только догадываться, сколько минут прошло между рукопожатием Йона и Сатэ и его захватом.

— Он и не думал убегать, — почти наверняка прочитав мои мысли, проговорил альфа. — Был уверен, что босс его не сдаст, потому что это бы означало проявить слабость перед заклятым врагом. Да вот только что-то пошло не так. — Он усмехнулся, и я обратила внимание на то, каким незнакомым — жестким и язвительным — вдруг стал его голос. Йон умел быть безжалостным к своим врагам, и в такие моменты сложно было поверить в то, каким нежным и трогательно заботливым он может быть со своими близкими.

— Наверное, неприятно так сильно заблуждаться в тех, на кого рассчитывал, — негромко произнесла Никки, встав в шаге от мужа и сложив руки под грудью. — Он до сих пор думает, что Джерому было не насрать на него. Так гордился своей «дружбой» с одним из зубцов, как будто это ставило его в какое-то… особое положение. Не удивлюсь, если он все это время надеялся с помощью Стоуна занять место своего босса. Ведь они так доверяли друг другу, и им было так комфортно работать вместе.

Грек что-то замычал, но из-за клейкой ленты, перетянувшей ему рот, понять его не представлялось возможным.

— Он думал, что у него все схвачено, — продолжила Никки. — И обожал мне этим хвастаться после того, как в очередной раз… — Ее губы скривились, словно она не могла заставить себя произнести следующее слово. — После того, как получал от меня то, что считал своим по праву. Ведь он забрал обратно свою жену и научил ее уму-разуму, так? У него был лучший друг на самом верху, была благосклонность его босса, которому он отлично вылизывал зад все эти годы. И была возможность наконец-то отомстить мальчишке, который однажды посмел бросить ему вызов. Он считал, что никто не вступится за Йона, а если тот рискнет пожаловаться, его высмеют и назовут слабаком, не достойным своего места. Все казалось таким… правильным и легким, правда, Эйсон? — Она подошла ближе и, запустив пальцы в его курчавые волосы, сжала их у корней и дернула его лицо вверх. — Ты ведь считал себя таким умным и совершенно неуязвимым, верно? Да только вот никому ты нахрен не сдался. Твой «лучший друг» тебя использовал и презирал, твой босс отказался от тебя ради выгоревших дотла развалин, а тот мальчишка, над которым тебе казалось, что ты так изощренно и безопасно для себя издеваешься, получил право выпотрошить тебя как свинью. Ты никому не нужен, ты ни на что не способен, ты даже трахаться нормально не умеешь и у тебя не встает на женщину, которую ты до этого не избил до полусмерти. Твой сын никогда тебя не узнает, и я позабочусь о том, что он ненавидел даже память о тебе, Эйсон.

Привязанный к стулу мужчина побагровел от ярости. Он дергался в своих липких путах, пытаясь достать до жены, но у него ничего не получалось. Не знаю, все ли ее слова достигли его разума и отложились в нем, но, кажется, он совершенно точно понял, к чему все идет. И было его совсем не жаль. Как я ни пыталась найти в себе хотя бы отзвук сочувствия из серии «Каждая жизнь бесценна», у меня не получалось. После тех двоих альф, что напали на Медвежонка, после детектива Гарриса и Джерома Стоуна я с каждым разом все спокойнее воспринимала чужую смерть — особенно смерть тех, кто ее заслуживал за все, что сделал. Может быть, именно об этом недавно говорил Йон — о том, что видит, как это все влияет на меня, и что ему это совсем не нравится. Мне тоже не нравилось, но разве можно было бросить сырое яйцо в кипяток и позже упрекать его за то, что оно сварилось? Я стала такой, потому что это был единственный способ сохранить рассудок и выжить. И понятия не имела, смогу ли однажды снова смотреть на жизнь и смерть не как на равноправные варианты, схваченные в черноте пистолетного дула, а как на нечто священное и неприкасаемое, чем никто из нас не вправе распоряжаться.