Когда грохнул выстрел, я инстинктивно зажмурилась, самую малость недоумевая, почему не чувствую боли. А потом услышала, как шумно упало на асфальт чужое тело. Кто-то закричал, и только тогда я снова открыла глаза — чтобы увидеть Кадо, медленно и деловито возвращающего собственный пистолет в кобуру. Агата с развороченной выстрелом головой лежала у моих ног, и разъяренные языки пламени, танцующего над обвалившейся крышей Дома, лизали хмурое пасмурное небо.

Пожарные машины подъехали еще спустя полминуты или около того, но спасать, конечно, уже было нечего. Я не видела сам процесс тушения огня, потому что Йон и Кадо в четыре руки усадили меня в машину, и я не успела оглянуться как мы оказались уже за много кварталов от Дома. Мой трехпалый телохранитель повез меня домой, а альфа остался с девочками — если бы в моей голове осталась способность соображать, я бы его не отпустила, но в тот момент мною овладела такая всеподавляющая апатия, что едва была способна передвигаться самостоятельно, не говоря уже о каких-то трезвых здравых размышлениях.

— Зачем ты это сделал? — Это был первый вопрос, который мне удалось сформулировать и задать.

— Это моя работа, молодая госпожа, — отозвался Кадо, не отрывая напряженного взгляда от дороги перед собой. — Только и всего.

— Ты мог выстрелить ей в ногу. Или еще куда-то. Мог остановить, не убивая.

— Мог, — пожал плечами он. — Но так надежнее.

— Ясно, — одними губами ответила я, а потом меня внезапно вывернуло прямо на кожаные сидения. Пострадавшее от дыма горло обожгло изнутри, и я расплакалась — сперва от боли, а потом от всего остального. Не могла остановиться, как ни пыталась, и даже когда мы добрались до «Элизиума», я продолжала рыдать в голос, сжимая себя за плечи и не будучи в силах осознать, что вообще произошло.

Кадо довел меня до квартиры, а потом сказал, что пришлет ко мне врача, который меня осмотрит. Я на это злобно ответила, что он может катиться со своим врачом в придачу и что я никого не желаю видеть. Заперлась в ванной и, сидя там в темноте и одиночестве, обнимая колени, продолжала плакать, пока не сорвала голос и меня не начало вырубать от усталости и невыносимой головной боли. Не могу с уверенностью сказать, как долго это продолжалось, потому что, кажется, я успела задремать на коврике и проснулась от звука голоса Йона, звавшего меня с той стороны двери. Я бы не двинулась с места, если бы это был кто-то другой, даже сам Великий Зверь, но ради мужа я заставила себя выйти наружу.

Он без слов обнял меня, прижав к себе, и его одежда все еще пахла дымом, густо и горько.

— Прости меня, — повторила я, почти не ощущая в себе сил не просто говорить и двигаться, но даже просто — жить дальше. — Прости меня, Йон.

— Они за все поплатятся, — шепотом ответил мне он. — Я клянусь тебе, маленькая, я их живьем выпотрошу.

— Они? — отупело переспросила я. — Какие они, Йон?

— Это был поджог, — отозвался он, не отпуская меня от себя и не давая мне возможности посмотреть ему в лицо. — Пожарные сказали, кто-то бросил зажигательные снаряды в несколько окон первого этажа. Остановить распространение огня просто не было возможности.

— Йон, неужели это…

— Это Сатэ, — со звенящей в голосе ненавистью подтвердил он. — Кадо вышел на него буквально на днях. Это он за всем стоял, как мы и думали. Не бойся, маленькая, я разберусь со всем. Главное, что ты в порядке. Да, главное, что ты в порядке.

Мысли путались у меня в голове, наскакивая одна на другую, и все это еще больше теперь походило на какой-то гротескный кошмар. Сатэ, пожар, развороченный череп Агаты у моих ног и Ория…

— Они нашли ее? — едва слышно спросила я.

— Да, — с полуслова понял меня альфа. — Она спряталась в гардеробной и задохнулась там прежде, чем до нее добрался огонь. Она… не страдала, маленькая омега.

Наверное, это была последняя капля — последняя, после которой стало слишком темно. Не помню, теряла ли я в своей жизни сознание от эмоционального перенапряжения, но в тот момент у меня как будто выбило все пробки в голове, и все произошедшее за день навалилось на меня одновременно. Я не слышала, как Йон звал меня, и, погружаясь в спасительную темноту, так похожую на темноту внутри смотрящего мне в лицо дула пистолета, думала лишь о том, что больше никогда не хочу просыпаться.

Похороны Ории и Агаты прошли в один день. Благодаря своим связям, Йону удалось замять тот факт, что вторая не погибла при пожаре, а была хладнокровно застрелена почти в упор, но такие вещи уже давно перестали меня удивлять. В Восточном городе все продавалось и покупалось — особенно такие эфемерные понятия, как справедливость и правда. Сегодня в выигрыше от покупки оставались мы, завтра — наши враги, и так по очереди, пока ни о чем не подозревающее мирное большинство жило в иллюзии спокойной и безопасной жизни, в которой есть незыблемые правила и те, кто верой и правдой стоит на защите их исполнения.

Я провела в постели несколько дней — сперва по рекомендации врача, затем потому, что хотела так сама. Хотя обожженное горло и прочие мелкие раны, которые я получила при пожаре, наша с Йоном метка исцелила вечером того же дня, во мне словно бы сломалось что-то такое, что нельзя было вылечить даже магией истинной связи. Задаваясь по кругу одними и теми же бессмысленными вопросами, я будто бродила впотьмах внутри собственной головы и никак не могла найти выход из этого проклятого лабиринта. Был ли у Йона шанс спасти Орию и таким образом предотвратить трагедию? Я ли была виновата в том, что не пустила его в горящий Дом? Или в том, что не сказала о звонках с угрозами? Могло ли одно быть связано с другим, или пожар случился бы вне зависимости от моих действий?

Йон горел жаждой мести, но для него это было в некотором роде привычное состояние. Иногда, когда мои мысли принимали уж совсем мрачный оборот, затягивая меня в себя, как жадные масляные зыбучие пески, мне начинало казаться, что его это даже стимулирует — обрести нового врага взамен утраченного и снова иметь возможность ввязаться в драку. Но потом я смотрела на него чуть дольше и понимала, насколько глупы и не обоснованы такие мысли. Альфа был разбит, но ему, в отличие от меня, куда лучше удавалось это скрывать и контролировать себя. Он все так же уходил рано утром и возвращался поздно вечером — и это были единственные два раза в сутки, не считая вдумчивых прогулок до ванной комнаты и холодильника, когда я поднималась с постели.

Мы почти ни о чем не говорили. Я не хотела задавать никаких вопросов, а он не стремился делиться новостями большого мира. Я даже не спросила, действительно ли за всем стоял Сатэ, как сказал Кадо, потому что в этом случае ситуация ничуть не упрощалась. Порой несправедливые упреки так и жгли мне язык, ведь если бы Йон с самого начала не стал связываться с этими бандитами и просто отдал им свое место и остальное по-хорошему, и Ория, и Агата, скорее всего, остались бы в живых, а Дом бы не сгорел. Но я проглатывала их, как горькое лекарство, не позволяя даже тенью отразиться на собственных мыслях. Нора была права — я больше не могла опираться на прошлое, которого давно уже не существовало. Но и идти в то жестокое и мрачное будущее, что теперь расстилалось перед нами, я была не готова. Именно поэтому день за днем отлеживалась в постели, глядя в потолок или в окно и просто не находя для себя достаточно веского повода подняться на ноги.

Иногда меня навещала Джен, которой теперь для того, чтобы увидеться со мной, нужно было всего лишь подняться на пару этажей. Но встречи эти были какими-то несуразными — она не знала, что сказать, а я просто ни о чем говорить не хотела. Возможно, если бы моя дорогая подруга не была выбита из колеи собственными проблемами, ее зажигательной силы воли хватило бы для того, чтобы вытащить меня из кровати и вернуть к жизни, но в те дни мы обе ощущали себя так, словно пытаемся найти друг к друге опору, но вместо этого снова и снова упираемся ладонями в бесплотный туман. Горацио с ней так и не связался после того, что случилось, и мы обе могли лишь догадываться, где он сейчас, а звонить первой альфа наотрез отказывалась. Впрочем, не могу не признать, что на фоне случившегося в Доме переживания подруги для меня как-то поблекли и потеряли первоначальные драматичные краски. Все можно было исправить, пока они оба — и она, и отец Горацио — были живы и хотели этих перемен. Мне хотелось донести это до нее, но, кажется, у меня так и не вышло.