По сути дела, за исключением сапожника и врача, у мистера Бэнга было хозяйство, подобное хозяйству лорда Роджера Норта. Он тоже держал лошадей, а повар и шут у нынешнего хозяина замка были совмещены в одном лице. Повара Николас выписал себе из Италии, и этот кудесник кастрюль и поварешек носил смешную фамилию Пиво. Да, да, именно сеньор Джованни Пиво. Мистер Бэнг потешался над этим лингвистическим совпадением.

Третий и четвертый лорды Норт имели охотничьи угодья, в которых было множество оленей. К концу восемнадцатого века замок пришел в запустение. В 1801 году большая его часть была снесена. От старого строения сохранились только знаменитые башни и трехэтажное здание над воротами, которые, кстати, стоят и по сей день.

В 1827 году Мария Норт начала восстанавливать родовое гнездо, унаследовав его у своего эксцентричного дяди, который перешел в греческую ортодоксальную церковь и основал собственный университет на острове Корфу. Так что мистер Бэнг был не первым обитателем замка, кто грезил основать свой собственный университет.

Приобретя замок, Бэнг затеял дорогостоящий ремонт и как истинный перфекционист превратил старую рухлядь в вершину современного изящества. От старого замка остались только стены, все остальное было изменено и выхолощено в соответствии с его вкусом. Казалось, вместе с обрывками старых обоев и обломками дряхлых диванов замок покинули и привидения.

Войдя в огромный обеденный холл, Бэнг рассеянно оглядел недавно перестроенный камин и направился на кухню, где хозяйничал его единственный постоянный собеседник Джованни Пиво.

– Как прогулялись, сэр? – весело спросил повар. – Я приготовил вам горячий суп. Я всегда варю суп, когда на небе тучи, а вы отправляетесь на прогулку... Ну кто же знал, что вы вернетесь до того, как он начнется...

– Кто начнется? – растерянно спросил Николас, встрепенувшись под напором болтовни с итальянским акцентом. У Бэнга выработался условный рефлекс на голос повара, он ассоциировался у него с приемом пищи.

– Как же, как же... Сегодня будет дождь...

– Для Англии это действительно редкое явление... – съязвил мистер Бэнг. – Я голоден... Что у нас сегодня кроме супа?

– Сегодня пятница... Как всегда... Я достал три дюжины свежайших устриц... Сэр желает, чтобы я открыл бутылку шампанского? На второе – филе Веллингтон, а на сладкое банановый торт.

– Отлично... Я пойду отдохну. Звякни в гонг, когда будет готово...

– Разумеется, сэр, – Джованни приветливо и немного подобострастно улыбнулся.

Николас очень ценил искусство своего повара, а также его способность мигом развеять любую хандру. В десять утра к завтраку, в четыре к обеду Джованни звонил в огромный гонг, установленный в столовой.

Обедал мистер Бэнг в окружении своей немногочисленной прислуги. По правую руку он сажал Джованни, по левую садились рабочие, которые постоянно что-нибудь строили и перестраивали в замке. На другом конце огромного стола обычно сидели уборщица Мэг, экономка Сэндра и личный секретарь мистер Локхарт.

Как ни странно, Бэнгу было хорошо в этой компании. Разговор за обедом завязывался бесхитростный, грубоватые шутки Джованни веселили собравшихся, и Бэнгу тоже было легко и весело. Ему казалось, что эти люди и составляют его семью. Со своими родителями, оставшимися в России, Николас не поддерживал особо теплых отношений, ограничиваясь отправкой им обильной денежной помощи и телефонными звонками пару раз в месяц. Зато о людях, собравшихся за столом, он заботился как о родных, знал по именам всех их домочадцев и всегда брал на себя труд решать их несложные проблемы. С ними Бэнг вел себя на равных, не ждал от них ни благодарности, ни особого уважения к себе, и за это они платили сносным отношением и даже некоторой иллюзией привязанности.

Эти люди были приветливы и бесхитростны, они не спорили с ним о философии и, пожалуй, с радостью намяли бы его оппонентам бока, если бы те посмели появиться на пороге его замка.

Нельзя сказать, что к Бэнгу не приезжали посетители. В последнее время, когда его антинаучная империя окрепла, к нему стали проявлять интерес то те, то другие лица. Бэнг принимал далеко не всех, но так или иначе почти каждый день после обеда в замке кто-нибудь появлялся. Николас приглашал только тех, беседа с кем, как он предполагал, могла быть ему интересна. Вот и сегодня к нему пожаловал профессор из Кембриджа, который тоже слыл весьма несносным критиканом современной науки.

Собеседники расположились в креслах в уютном кабинете с книжными полками до потолка и двумя гобеленами и закурили по сигаре. После обыденных малозначительных фраз родился диалог в стиле забытых диалогов Платона.

– Вы, доктор Бэнг, полагаете, что именно вам и открылась истина... – бормотал профессор, дружелюбно посмеиваясь. – А что, по-вашему, есть истина? Как можно убедиться, что мы ее достигли? Можно ли вообще найти истину?

– Тут, конечно же, все дело в том, каково ваше определение истины, – ответил Николас и в свою очередь улыбнулся.

Профессор молчал. Он разглядывал статуэтки, расставленные по всему кабинету Бэнга. На рабочем столе красовался Гермес высотой с десяток дюймов. На книжном шкафу блистал мускулатурой Геракл. На книжных полках соседствовали Фемида и ссыльный, понурый Наполеон с привязанным к ноге ядром.

– Интересный выбор бронзовых статуэток... – промолвил профессор.

– Вы, кажется, говорили об истине... Насколько же, по-вашему, истинно то, что вы только что произнесли?

– Кажется, вполне истинно... Что же такого неверного я успел сказать о ваших бронзовых статуэтках?

– Всего лишь то, что они не бронзовые. Они выполнены из особой резины...

– Не может быть! Позвольте? – профессор поднялся и взял в руки статуэтку Гермеса. Она была гораздо легче, чем если бы была сделана из бронзы, но внешнее сходство с бронзовой статуэткой было полным.

– Вот видите, профессор, ваши органы чувств и жизненный опыт вас обманули... Итак, что же, по-вашему, является истиной?

– Обычно истиной считается соответствие высказывания или представления некоему критерию проверки на истинность, – растерянно промолвил профессор и поставил статуэтку на место.

– Ну, недаром же различают разные виды истины, – сказал Бэнг.

– А я полагал, что истина должна быть одна... – пошутил профессор.

– Всякая истина относительна... Я не давал бы истине определение, не допускающее ее относительности. Относительность тоже, конечно, иллюзорна. Но абсолютная истина, пожалуй, более иллюзорна, чем истина относительная. Такая истина, которую все мироздание не в силах было бы опровергнуть, скорее всего, нонсенс. Истина в последней инстанции недостижима, и всякое разумное рассуждение не может обойтись без здравой толики агностицизма, скептицизма...

Бэнгу было скучно, но он надеялся, что рано или поздно беседа потечет в интересном ему направлении.

– То есть, говоря банальным языком, к абсолютной истине можно только приблизиться, но достигнуть ее нельзя?

– Да, но по мере этого приближения создаются новые представления, а старые отбрасываются. В этом и заключается основной принцип человеческой мысли, и, если хотите, прогресс, и я не хотел бы, чтобы его у нас отняли, вернувшись к малопродуктивному заявлению, что мы знаем только то, что ничего не знаем. Ну, и что же дальше? Назад, в пампасы? В дикость? В темноту? – загорячился профессор.

– Боже упаси! Я не пытаюсь лишить человека права на поиск истины. Более того, должно же существовать, хотя бы теоретически, несомненное, неизменное, раз и навсегда установленное знание. Эдакая действительно абсолютная истина. Скажем, если мы признаем: пусть она и недостижима, но вот же, существует идея такой абсолютной истины, а если такая идея возможна, значит, и абсолютная истина должна существовать... Пусть она недоступна нашим человеческим мозгам, и даже пускай она вообще никому недоступна. Но термин есть. Определение дано. Значит, абсолютная истина существует. Не так ли? Кроме того, так ли уж удачен термин «относительная истина»? Ведь более точным был бы термин «частичная истина», – Бэнг потихоньку начинал увлекаться.