– А для нас безопасно ходить в город?
– Вам они не причинят вреда. Народ настроен против аристократов. Франция теперь неспокойная страна.
– В Англии тоже бывают волнения.
– Да, весь мир меняется. Те, кто теперь богаты, могут в будущем стать нищими. Во Франции слишком много бедности. Она порождает зависть. Многие богатые люди делают немало добра, но значительная их часть абсолютно праздны и приносят тем самым вред. По всей стране растут зависть и гнев. Думаю, что в Париже это еще более очевидно. То, что вы видели сегодня, стало обычным явлением.
– Надеюсь, больше я этого не увижу. В воздухе пахло кровью. По-моему, они были готовы растерзать ни в чем не повинного лакея.
– Они бы сказали, что напали на него, потому что он служит богачам и является врагом народа.
– Это опасные разговоры.
– Опасность витает в воздухе, мадемуазель. Вы недавно из Англии, и потому многого не понимаете. Там, должно быть, совсем не так, как здесь. Вы жили в деревне?
– Да.
– И вы оставили семью и друзей, чтобы уехать к кузине?
– Разумеется. Она нуждается в чьем-нибудь присутствии.
Мадам Гремон сочувственно кивнула. Я ощутила, что ее одолевает любопытство, и быстро поднялась.
– Мне нужно идти к мадам ле Брен. Она будет волноваться, где я.
Марго лежала на кровати у себя в комнате, а Жанна складывала детские распашонки, которые Марго явно ей демонстрировала.
– Куда бы Пьер ни пошел, Шон-Шон бежал за ним, – говорила она. – Пьер так и ходил по поместью с ружьем и собакой. Поместье было очень большое – одно из самых больших в стране.
– Оно, наверное, принадлежало богатому господину?
– Необычайно богатому. И Пьер был его правой рукой.
– А его господин был герцогом, мадам? Или графом?
– Как дела? – вмешалась я.
– А, дорогая кузина, как же мне тебя не доставало!
Взяв у Жанны распашонки, я сунула их в ящик.
– Благодарю вас, Жанна, – промолвила я и кивнула, давая понять, чтобы горничная оставила нас. Она присела в реверансе и вышла.
– Ты слишком много болтаешь, Марго, – упрекнула ее я.
– А что еще мне делать? Сидеть и хандрить?
– Ты наверняка скажешь что-нибудь лишнее.
У меня появилось чувство, что кто-то подслушивает за дверью. Я быстро подошла к ней и открыла се. Там никого не было, но мне показалось, что я слышу звук быстро удаляющихся шагов. Я не сомневалась, что Жанна пыталась нас подслушать, и мне стало не по себе.
Виденное мною сегодня в городе посеяло тревогу в моей душе. Волнения в стране не касались нас лично. И все же меня одолевали дурные предчувствия.
Срок Марго приближался. Ребенок должен был родиться в конце августа, а сейчас был июль. Пригласили акушерку, мадам Лежер. Она оказалась добродушной особой, походившей фигурой на кочан капусты, одетой во все черное (почему-то этот цвет предпочитало в те дни большинство женщин), с явно искусственным румянцем на щеках, проницательными темными глазками и едва заметными усиками над верхней губой.
Мадам Лежер заявила, что Марго в отличном состоянии и носит ребенка как следует. "Будет мальчик, – сказала она и тут же добавила: – А может, девочка. Обещать ничего не могу".
Акушерка стала приходить раз в неделю и как-то заметила, что моя кузина – весьма необычная дама, из чего я поняла, что ей платят значительно больше, чем всегда.
Я чувствовала, что вокруг нас создается атмосфера тайны, и полагала, что это неизбежно, но все же мне было не по себе из-за того, что я все чаще замечала любопытные взгляды окружающих.
О происшедшем в тот день неприятном инциденте я не упоминала Марго. Мне казалось, что ей лучше не знать об этом. Я помнила, как спешно ее отец покинул Англию после soiree. С тех пор мне удалось узнать кое-что об истории с ожерельем королевы Марии-Антуанетты, знаменитым украшением, изготовленным из прекраснейших бриллиантов мира. Я знала, что кардинал де Роан, которому обманом внушили, что если он поможет Марии-Антуанетте приобрести ожерелье, то она станет его любовницей, был арестован, а затем оправдан, и что его оправдание считали доказательством виновности королевы.
Как я поняла, королеву осуждали по всей Франции. Ее презрительно именовали Австриячкой и винили во всех бедах, постигших страну. Нет нужды говорить, что история с ожерельем никак не послужила всеобщему успокоению. Фактически она явилась спичкой, поднесенной к хворосту.
В окружении этой напряженной атмосферы, злобных выкриков на улицах вслед проезжавшим каретам, мы с Марго вели странную полузатворническую жизнь в ожидании рождения ее ребенка.
– Иногда, Минель, я задумываюсь над тем, что будет дальше, – сказала мне как-то Марго, когда мы с ней сидели в саду. – Мы поедем домой – в Шато-Сильвсн в деревне или Отель-Делиб в Париже. Я снова стану бойкой и веселой, а малыша заберут, как будто ничего этого никогда и не было.
– Так не бывает, – сказала я. – Мы будем помнить обо всем – особенно ты.
– Я иногда буду навещать ребенка – мы станем ездить к нему вдвоем.
– Уверена, что нам это запретят.
– Конечно, запретят. Отец сказал мне: "Когда ребенок родится, его отдадут на попечение каких-нибудь хороших людей. Я все устрою, и ты никогда его больше не увидишь. Тебе придется начисто забыть о происшедшем. Никогда о нем не говори, но в то же время считай его уроком и следи, чтобы это больше не повторилось".
– Ему пришлось немало потрудиться, чтобы помочь тебе.
– Не помочь мне, а спасти мое имя от бесчестья. Иногда мысль об этом вызывает у меня смех. Я ведь не единственная в семье, заимевшая незаконного ребенка. Почему же я должна отличаться от других?
– Тебе следует быть разумной, Марго. Твой отец планирует все так, чтобы было лучше для тебя.
– Да, а при этом я должна никогда больше не видеть своего малыша!
– Нужно было думать об этом раньше.
– Что ты понимаешь в таких делах! Неужели, по-твоему, когда твой возлюбленный обнимает тебя, надо думать о несуществующем ребенке?
– Однако тебе все же должна была прийти в голову мысль о его возможном появлении.
– Подожди, Минель, пока ты влюбишься сама!
Заметив мою раздраженную гримасу, Марго засмеялась.
– Здесь так спокойно и мирно, – продолжала она, пошевелившись в кресле. – В замке и в Париже будет по-другому. У отца роскошные дома, в них множество красивых и ценных вещей, но мне куда приятнее жить здесь с тобой.
– Разумные люди всегда ценят мир и покой, – согласилась я. – Расскажи мне о жизни в домах твоего отца.
– Я редко бывала в Париже. Когда родители ездили туда, то меня обычно оставляли в деревне, так что я провела там почти всю жизнь. Замок построен в тринадцатом столетии. Сначала видишь главную башню. В старину там всегда дежурил кто-нибудь, предупреждавший о приближении врага. Даже теперь там сидит человек и звонит в колокол, когда появляются гости. Это один из музыкантов, который коротает там время, сочиняя и распевая песни. Вечером он спускается и поет для нас эти chansons de guette – песни сторожа. Это один из старых обычаев, а мой отец всегда старается по возможности их придерживаться. Иногда мне кажется, что он родился слишком поздно. Отец приходит в бешенство из-за новых веяний, которые теперь появляются повсюду, и заявляет, что рабы стали вести себя дерзко со своими господами.
Я молчала, вспоминая о недавнем инциденте в городе.
– Большинство замков относится к более позднему времени, чем наши, – продолжала Марго. – Франциск I[133] построил замки на Луаре[134] лет на двести позже. Конечно, наш замок неоднократно перестраивался. Большая старая лестница ведет в наши апартаменты. Справа наверху находится площадка, на которой много лет назад владельцы замка вершили правосудие. Отец до сих пор использует ее, и если между крестьянами возникает спор, он вызывает их туда и разбирает дело. У подножья лестницы расположен внутренний двор, где происходили рыцарские турниры. Теперь мы летом играем там и устраиваем праздники. О, Минель, я вспоминаю все это и опять начинаю бояться того, что произойдет, когда мы уедем отсюда!
