Франклин. Ой-ой! Оставь меня в покое ради бога; я честно обещаю никогда не играть в шахматы, а каждый день совершать моцион и вести умеренный образ жизни.

Подагра. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты честно обещаешь, но через несколько месяцев, если будешь здоров, вернешься к своим старым привычкам; твои прекрасные обещания будут забыты, как прошлогодние облака. Давай в таком случае заключим договор, и я уйду. Но я покидаю тебя, уверенная, что приду снова в должное время и место, потому что моя цель — сделать тебе добро, и ты теперь понимаешь, что я твой настоящий друг.

Пасси, 8 февраля 1780 г.

Дорогой сэр!

Ваше любезное письмо от 27 сентября пришло совсем недавно, так как податель его надолго задержался в Голландии. Мне всегда приятно слышать, что Вы продолжаете заниматься опытными исследованиями природы и преуспеваете в этом. Быстрый прогресс истинной науки иногда вызывает у меня сожаление, что я родился так рано. Невозможно представить себе той высоты, которой достигнет власть человека над материей через тысячу лет. Мы, возможно, научимся лишать огромные массы их тяжести и придавать им абсолютную легкость для более удобной перевозки. Уменьшатся затраты труда в сельском хозяйстве и удвоится его продукция; всякие болезни благодаря надежным средствам будут либо предотвращаться, либо излечиваться, не исключая даже болезни старости, а наша жизнь будет по желанию продлена даже за пределы глубокой старости. Наука нравственности пойдет (по верному пути усовершенствования, так что уже не будет, как теперь, человек человеку волк, и люди наконец узнают то, что они сейчас неверно называют человеколюбием...

Пасси, 26 июля 1784 г.

...Признаться, я еще не думал о каком-либо средстве от роскоши, да я и не уверен, найдется ли такое средство в нашем большом государстве. К тому же я не думаю, что роскошь само по себе такое зло, каким ее обычно представляют. Предположим, что в дефиницию роскоши мы включаем все не необходимые издержки. Теперь посмотрим, можно ли в обширном государстве исполнять законы, которые не допускают таких издержек, а если они и будут исполняться, то сделается ли от этого наш народ вообще счастливее или богаче. Не побуждает ли к труду и усердию надежда стать однажды способным приобретать роскошь и получать от нее удовольствие? Следовательно, не может ли роскошь (без которой люди, как без особой побудительной причины, жили бы в беспечности и лени) произвести больше, чем потребляется? В связи с этим я вспомнил один случай.

Шкипер шлюпа, который ходил между мысом Мей и Филадельфией, оказал нам однажды небольшую услугу и не взял за это никакой платы. Жена моя, узнав, что у него есть дочь, послала ей в подарок модный чепчик. Спустя три года этот шкипер, будучи у меня в гостях с одним старым фермером с мыса Мей, который плыл на его шлюпе, вспомнил о чепчике и рассказал, как дочь была довольна им. «Но, — добавил он, — этот чепчик дорого обошелся нашему приходу». «Каким образом?» «Когда моя дочь появилась в чепчике на собрании, он так понравился, что все девушки вздумали выписать себе такие же из Филадельфии, и мы с женой подсчитали, что всего их было вывезено не менее чем на сто фунтов». «Это правда, — сказал фермер, — но вы еще не все рассказали. Я думаю, что чепчик все же дал нам выгоду, потому что это была первая вещь, которая заставила наших девушек вязать шерстяные рукавицы для продажи в Филадельфии, чтобы заработать на покупку чепчиков и лент. Вы знаете, что это ремесло продолжается, будет, по-видимому, продолжаться и станет еще более значительным, служа добрым целям». В общем я был очень доволен этим маленьким примером роскоши, потому что она не только осчастливила девушек мыса Мей нарядными чепчиками, но филадельфийским женщинам доставила теплые рукавицы.

У жителей наших приморских торговых городов время от времени бывают удачи. Некоторые из зажиточных, будучи умны, живут с расчетом и то, что они накопили, берегут для своего потомства; другие же, желая блеснуть своим богатством, делают разные глупости и разоряются. Законы не могут этому помешать, и, быть может, для общества это не всегда зло. Шиллинг, бессмысленно истраченный глупцом, переходит в руки умного, который лучше знает, что с ним делать. Следовательно, шиллинг не пропал.

Человек тщеславный и недальновидный строит прекрасный дом, богато обставляет его, живет в нем расточительно и в течение нескольких лет разоряется. Но у него работают каменщики, плотники, слесари и другие честные ремесленники, которые тем самым поддерживают и кормят свои семьи. Правда, бывают случаи, когда некоторые моды, изобретенные роскошью, становятся общественным злом, между тем как сама роскошь есть лишь частное зло. Так, если какая-нибудь страна вывозит свой скот и холст, чтобы оплатить ввоз красного вина и портера, в то время как большая часть ее жителей питается одним картофелем и не имеет рубашек, то чем она отличается от горького пьяницы, который продает свою одежду, чтобы напиться, и заставляет свою семью голодать? Признаюсь, и в нашей американской торговле бывает такое. Мы продаем наши продукты [Антильским] островам за ром и сахар — вещи, необходимые лишь для роскошества. Тем не менее мы живем хорошо и даже в изобилии, хотя могли бы стать богаче, если бы были умереннее.

Если принять в соображение, что у нас есть огромные площади земель, покрытых лесом, которые нам еще следует очистить для хлебопашества, то наша нация на долгое время останется трудолюбивой и хозяйственной. Кто судит о наших людях и их нравах по тому, что он наблюдает среди жителей портовых городов, тот ошибается. Жители торговых городов могут быть богаты и жить в роскоши, тогда как сельские жители обладают всеми добродетелями, направленными на содействие счастью и процветанию общества. Такие торговые города не пользуются большим уважением у сельских жителей. Они вряд ли считают их существенной частью государства. Опыт последней войны показал, что захват этих городов врагом не обязательно приводит к подчинению страны, которая, несмотря ни на что, мужественно продолжала сохранять свою свободу и независимость.

По данным некоторых статистиков (political arithmeticians), если бы каждый мужчина и каждая женщина были заняты ежедневно полезным трудом четыре часа, этот труд произвел бы достаточно [товаров], чтобы обеспечить [население] всеми необходимыми жизненными удобствами. Тогда бы нужда и нищета были изгнаны с земли и все оставшееся время люди могли бы посвятить досугу и удовольствию.

В чем же причина такой нужды и нищеты? В использовании мужчин и женщин для производства того, что для жизни не необходимо и не пригодно, а также в том, что трудолюбивые люди созданные ими предметы первой необходимости делят с теми, кто ничего не делает. Поясню это.

Основы богатства создаются трудом, из недр земли и вод. Я имею землю и выращиваю хлеб. Если я этот хлеб употреблю на содержание моего семейства, которое ничего не делает, то он будет съеден, и к концу года я не стану богаче, чем был в начале его. Но если я, в то время как я кормлю своих домашних, занимаю их работой: одного — прядением, второго — изготовлением кирпичей и других предметов, нужных для строительства, то стоимость моего хлеба удерживается, а в конце года мы все будем лучше одеты и будем иметь лучшее жилье. Если же вместо того, чтобы занимать человека, которого я кормлю, изготовлением кирпичей, я займу его игрой на скрипке, то хлеб, который он ест, пропадет, а из труда, затраченного на его производство, не останется ничего, что могло бы увеличить богатство и удобства семьи. Из-за такого скрипача я стану беднее, если остальные домашние не станут больше работать или меньше есть, чтобы покрыть причиняемый убыток.