Тот, кто намерен быть весьма полезным в обществе, не должен сосредоточивать свои мысли на какой-либо одной области науки, а должен иметь достаточные знания об основах каждой области, которые он может приобрести, не утомляя своего воображения слишком продолжительным применением. Когда он читает и думает поочередно, в перерывах он должен развивать свои умственные способности обычной беседой, в которой он может получить больше полезных знаний, чем можно узнать из книг. Отвлеки ученого, физика, юриста, музыканта или художника от разговоров на темы, касающиеся их профессий, и окажется, что часто они более скучны, чем простой пахарь.

Защитительное слово в устах авторов, представляющих свои труды на всеобщее обозрение, кажется дерзостью по той очевидной причине, что, коль скоро эти труды нуждаются в защитительном слове, их следовало бы уничтожить в самом начале и не допускать, чтобы они сделались достоянием публики. Поэтому я без всякого защитительного слова отдаю свое сочинение на нелицеприятный суд беспристрастных людей, считая само собой разумеющимся, что имею такое же естественное право подвергать себя риску публичного порицания, пытаясь сослужить службу человечеству, как и всякий публиковавший свои произведения со дня творения; и я не прошу снисхождения у философов, богословов и критиков, а жду и надеюсь, что они сурово взыщут с меня за мои заблуждения и ошибки, дабы таковые не содействовали искажению истины, что совершенно не входит в мои намерения.

В юности я имел большую склонность к размышлению, а возмужав, взял себе за правило записывать те из своих мыслей или доводов, какие представлялись мне наиболее созвучными разуму, дабы по недостатку памяти мое совершенствование не стало менее неуклонным. Я много лет практиковал этот метод записей, что весьма помогало мне продвигаться в учении и овладевать знаниями, тем более что я не получил достаточного образования, а усваивать грамматику, язык, а также искусство рассуждения мне приходилось, полагаясь главным образом на собственное прилежание. А это, при всем моем здравомыслии, ставит меня в невыгодное положение, особенно в том, что касается сочинений; я, однако же, прилагал неустанные усилия, дабы устранить этот недостаток, и откровенно признаюсь, что исправления, внесенные мною в нижеследующий трактат, так меня удручают, что в какой-то мере я не уверен в достоинствах своего сочинения. Но все же я убежден, что набросал контуры последовательной системы, усовершенствовать которую я предоставляю более способным авторам.

С того момента, как я взялся за исправление своих старых рукописей и написание настоящего сочинения, единственными пособиями мне служили Библия и словарь^{1}; правда, задолго до завершения трактата я выписал разные отрывки из произведений некоторых авторов, и читатель найдет здесь соответствующие цитаты.

Излагая содержание своей системы, я неизменно старался руководствоваться разумом, и я надеюсь, что те, кто прочтет это, одобрят или не одобрят ее в зависимости от того, отвечает ли она, по их разумению, этому первоначальному принципу или нет.

Если доводы изложены логично и выводы сделаны правильно, их истинность подтвердится, хотя они и не преподносятся публике как «Верую».

В кругу моих знакомых (а он не мал) меня обычно называют деистом, чего я никогда не оспариваю, ибо сознаю, что я не христианин, разве что меня делает таковым совершенный надо мной в младенчестве обряд крещения; что же касается деизма, то, строго говоря, я не знаю, деист я или нет, ибо мне не доводилось читать произведений деистов. Поэтому ответом на данный вопрос послужит мое собственное произведение, так как я нисколько не скрывал своих мыслей и писал свободно без всякого сознательного пристрастия или предубеждения в отношении кого-либо из людей или какой-либо секты или партии; мое желание — способствовать распространению и процветанию здравого смысла, истины и добродетели в мире и разоблачению обмана, суеверий и ложной религии, поэтому любые ошибки в нижеследующем трактате, на которые мне с основанием укажут, будут с готовностью исправлены

покорнейшим слугой публики

Итэном Алленом

Вермонт, 2 июля 1782 г.

Мудрыми и любознательными людьми во все века владела жажда знаний: она содействовала широкому распространению искусств и наук в некоторых частях земного шара; склонных же к размышлениям побуждала все глубже исследовать законы природы, пока философия, астрономия, география и история, а равно и многие другие отрасли науки не достигли высокой степени совершенства.

Приходится, однако, сожалеть, что большая часть человечества — даже в тех государствах, которые особенно прославились своей ученостью и мудростью, — все еще находится во власти множества суеверий и имеет в высшей степени недостойные понятия о бытии, совершенствах, творении и провидении бога и своем долге перед ним; а это необходимо налагает на философов, верящих в добрые свойства человеческой природы, обязанность попытаться сообща, всеми законными, мудрыми и благоразумными способами освободить человечество от невежества и заблуждений, просветив умы, сообщая им великие и возвышенные истины относительно бога, его провидения и долга людей вести высоконравственную жизнь, которая не преминет способствовать их счастью и благоденствию в нашем мире и в загробном.

Хотя «никто не может исследованием совершенно постигнуть бога или вседержителя» [Иов, гл. 11, ст. 7]^{2}, все же я убежден, что если бы только люди осмелились рассуждать об этих божественных предметах так же свободно, как они размышляют о своих повседневных делах, то они в значительной мере избавились бы от своей слепоты и суеверий, приобрели бы более возвышенные идеи о боге и своем долге по отношению к нему и друг к другу, были бы соответственно восхищены и осчастливлены лицезрением его морального правления и сделались бы лучшими членами общества; у них явилось бы множество сильных побуждений вести нравственную жизнь, представляющую собой последнее и высшее из совершенств, к какому способна человеческая природа.

Законы природы, повергающие человечество в состояние абсолютной зависимости от чего-то находящегося вне его и явно над ним, или сложное проявление его естественных сил, впервые дали человеку понятие о существовании высшего начала, иначе он не мог бы иметь представления о верховной силе. Но это чувство зависимости, вытекающее из опыта и размышлений о фактах повседневной жизни, неизменно приводило любое разумное существо к знанию пашей зависимости, которое необходимым образом влечет за собой или содержит в себе идею высшей силы, или существования бога, что одно и то же.

Это первое проявление божества, и разум человека испытывает неодолимое влечение делать дальнейшие открытия, что из-за слабости человеческих рассуждений открывает дверь для заблуждений и ошибок относительно сущности божества, хотя мы и не могли обмануться в своих первых понятиях о верховной силе. Подробнее об этом будет сказано в свое время.

Земля с ее плодами, планеты своим движением и звездные небеса своей необъятностью поражают наши чувства и смущают наш разум множеством назидательных уроков о боге, вследствие чего мы более или менее склонны путаться в своих представлениях о предмете обожествления, хотя в то же время каждый из нас справедливо сознает, что обязан своим существованием и сохранением богу. Мы слишком склонны смешивать свои идеи о боге с его творениями и принимать последние за первые. Так, нецивилизованные и невежественные народы вообразили, что, коль скоро солнце благотворно действует на них — приводит с собой весну, вызывает рост растений, дарует пищу, значит, оно и есть их бог; другие же выделяют иные части творения и приписывают им прерогативы бога; так что пороки или слабости человека или то и другое вместе побуждают его выдавать за богов простые творения или изображения. По-видимому, человечество почти во все века и во всех частях света любило телесные божества, способные ублаготворять его внешние чувства, или же так далеко отходило в своем воображении от понятия истинного бога — посредством мнимого сверхъестественного общения с незримыми и чисто духовными существами, которым приписывается божественная сущность,— что не обращало большого внимания на его характер к великому ущербу для истины, справедливости и нравственности в мире. Не может человечество также иметь одинаковые религиозные убеждения или почитать бога в соответствии со знанием, если оно не создает последовательной системы идей о божественном характере. Вот почему это и будет главной темой последующих страниц, по отношению к которой все прочее второстепенно, ибо здание нашей религии соответствует нашим понятиям о божестве, которому мы поклоняемся. Уже одно ощущение зависимости включает в себя идею о чем-то, от чего мы зависим (как бы мы это ни называли) и что имеет реальное существование, поскольку зависимость от несуществующей сущности немыслима: ведь отсутствие или несуществование какого бы то ни было бытия не могло бы стать причиной сущего. Но если мы попытаемся проследить последовательную цепь причин нашей зависимости, то они превысят наше понимание, хотя каждая из них в отдельности, которую мы могли бы понять, была бы ясным доказательством (проявлений) бытия бога. Хотя чувство зависимости убеждает наш разум в существовании верховного существа, оно, однако, не указывает нам цель, природу или совершенства этого существа; это относится к области разума и открывается нам в ходе логического рассуждения о последовательности причин и следствий. Как бы далеко мы ни углубились в прошлое, прослеживая последовательность причин, однако в этом длинном ряду ни одна причина, зависящая от другой, предшествующей ей причины, не может быть независимой причиной всех вещей; нельзя также свести весь ряд причин к этой самосущей (self-existent) причине, ибо она вечна и бесконечна, и, стало быть, ее нельзя проследить через весь ряд [причин], действующий во временной последовательности и потому столь же несоизмеримый с вечностью бога, как и само время, вообще не имеющее меры, как это покажет доследующая аргументация относительно вечности и бесконечности бога. Но, несмотря на то что последовательный ряд причин не может быть прослежен до самосущей или вечной причины, тем не менее он служит неизменным и решающим доказательством бытия бога. В самом деле, последовательная цепь причин, рассматриваемая в ее совокупности, может быть лишь следствием независимой причины и столь же зависящей от нее, как эти зависимые причины зависят одна от другой; так что мы можем с уверенностью заключить, что система природы, которую мы именуем естественными причинами, так же зависит от самосущей причины, как существование индивида в ряду поколений зависит от его прародителей. Та часть цепи действий природы, которую мы понимаем, закономерно и необходимо связана с теми ее частями, которые мы называем причиной и действием, и зависима от них. Отсюда вполне разумно заключить, что огромная система причин и действий необходимым образом взаимосвязана (если говорить только о природе), а целое закономерно и необходимо зависит от некоторой самосущей причины; таким образом, мы вынуждены допустить независимую причину и признать ее самосущей, иначе она не могла бы быть независимой и, следовательно, богом. Но вечность, или способ существования самосущего независимого существа, совершенно непостижима для конечных способностей; это, однако, нисколько не может служить возражением против реальности такого существа, а, напротив, в сущности служит его подтверждением. В самом деле, если бы мы могли постигнуть то существо, которое мы называем богом, оно не было бы богом, а должно было бы быть конечным, и в такой же степени, как и те, которые предположительно могли бы его постигнуть; поэтому, каким бы несомненным ни было бытие бога, мы не можем постигнуть его сущность, вечность или способ существования. Из этого надлежит исходить всякий раз, как мы пытаемся постигнуть разумом бытие, совершенство, вечность и бесконечность бога или его творение и провидение. По мере того как мы постигаем природу, мы познаем характер бога, ибо познание природы есть обнаружение бога. Если мы создаем в своем воображении идею гармонии Вселенной, то это все равно, что назвать бога гармонией, ибо не может быть гармонии без упорядочения и упорядочения без упорядочивающего, а это и есть выражение идеи бога. Порядок и беспорядок также невозможны, если мы не признаем творения, творение же содержит в себе идею творца, а творец — это другое название божественного существа, позволяющее отличить бога от его творения. Далее, не может быть соразмерности, формы или движения без мудрости и могущества: мудрости, чтобы замышлять, и могущества, чтобы осуществлять замысел, а применительно к произведениям природы они совершенства, означающие деятельность или верховную власть бога. Если мы считаем, что природа — это материя, форма и движение, то мы включаем идею бога в идею движения, ибо движение предполагает существование двигателя, подобно тому как творение предполагает творца. Если на основании состава, строения и направления [развития] Вселенной вообще мы образуем сложную идею об общем благе для человечества, проистекающем отсюда, то тем самым мы косвенно признаем бога под именем благости, включающей в себя идею его провидения в отношении человека. Отсюда наш долг любить и чтить бога, ибо он печется о нас и благодетельствует нам; абстрагировать идею благости от характера бога значило бы уничтожить все наши обязанности по отношению к нему и побудить нас возненавидеть его как тирана; поэтому невежественные люди, будучи суеверными, полагают, что они ненавидят бога, тогда как это всего лишь созданный их воображением идол, которого им поистине надлежало бы ненавидеть и стыдиться. Но если бы такие люди связали с характером бога идеи могущества, мудрости, благости и всех возможных совершенств, то их ненависть к нему обратилась бы в любовь и почитание.