Посмотрите на мир, и вы увидите, что миллионы людей ничего или почти ничего не делают, в то время как вопрос о жизненных благах и удобствах не решен. Что является основным в нашей торговле, за которую мы сражаемся и уничтожаем друг друга? Не тяжкий ли труд миллионов людей ради излишеств, сопряженный с большим риском и потерей многих жизней из-за постоянных опасностей на море? Сколько труда затрачивается на строительство и снаряжение больших кораблей, чтобы отправиться в Китай за чаем и в Аравию за кофе, в Вест-Индию за сахаром и в [Северную] Америку за табаком. Нельзя сказать, что эти вещи необходимы в жизни, ведь наши предки жили без них очень хорошо.

Могут спросить: могли бы все эти люди, которые сейчас заняты выращиванием, изготовлением или перевозкой ненужных вещей, существовать, создавая то, что необходимо? Я думаю, что могли бы. Мир велик, и большая часть земли еще не обработана. Сотни миллионов акров в Азии, Африке и Америке еще заняты лесами, и даже в Европе их немало. Один человек, очистивший сто акров такого леса, сделался бы состоятельным фермером, а сто тысяч человек, если бы каждый из них очистил свои сто акров, все же еще не очистили бы обширной площади, достаточной, чтобы быть видимой с луны без помощи телескопа Гершеля. Таковы огромные еще районы леса.

Однако нас должна утешать мысль, что в целом число людей трудолюбивых и благоразумных превосходит число ленивых и глупых. Именно так дело обстоит во всей Европе. В ней увеличивается число прекрасных зданий, хорошо обработанных полей и таких богатых и многолюдных городов, которые несколько веков назад можно было найти только на Средиземноморском побережье. И это несмотря на безумные войны, которые свирепствуют постоянно, в один год уничтожая труды многих мирных лет. Так что мы можем надеяться, что роскошь некоторых торговцев, живущих в приморских городах, не разорит Америку.

Еще одно рассуждение, и я кончу это длинное и не очень складное письмо. Почти все части нашего тела требуют некоторых издержек. Для ног нужны чулки и сапоги, для прочих частей тела — платье, а для желудка — порядочная пища. Наши собственные глаза, весьма полезные нам, требуют, когда нужно, немногого — очков, которые не приносят ущерба нашим финансам. Но глаза других людей, смотрящих на нас,— это глаза, разоряющие нас. Если бы все люди, кроме меня, были слепы, я не нуждался бы ни в красивой одежде, ни в красивом доме, ни в красивой обстановке...

Прощай, мой дорогой друг. Всегда твой

Б. Франклин.

[О христианской нравственности]

Б. ФРАНКЛИН — Э. СТАЙЛСУ

Филадельфия, 9 марта 1790 г.

...Вы хотите узнать кое-что о моей религии. Меня спрашивают об этом впервые. Но я не могу превратно истолковывать Ваше любопытство и попытаюсь в нескольких словах удовлетворить его. Моя вера такова. Я верю в единого бога — творца Вселенной, в то, что он правит ею с помощью провидения, что ему следует поклоняться, что самое угодное служение ему — это делать добро другим его детям, что душа человека бессмертна и к ней отнесутся справедливо на том свете соответственно ее поведению в этом. Таковы основные пункты всякой здравой религии, и я уважаю их, как и Вы, в какой бы секте ни встретился с ними.

Что касается Иисуса из Назарета, мое мнение о котором Вам особо хотелось бы узнать, то я думаю, что его учение о нравственности и его религия — лучшее из того, что мир когда-либо знал или может узнать. Однако, мне кажется, оно подверглось различным вредным изменениям, и у меня, вместе с большинством нынешних английских диссидентов, есть некоторые сомнения в его божественности. Впрочем, это вопрос, обсуждать который я не могу с полным знанием, поскольку не изучал его, и я думаю, что нет нужды мне им заниматься теперь, когда мне вскоре представится возможность с меньшим беспокойством узнать истину. Я не усматриваю, однако, вреда в том, чтобы в это учение верить, если эта вера имеет хорошие последствия, как, вероятно, это и имеет место, когда делают его учения более уважаемыми и более почитаемыми; тем более что я не вижу, чтобы всевышний дурно истолковывал ее, выделяя тех, кто не верит в его мироправление, особыми знаками нерасположения.

Добавлю только, что всевышний, благость которого я испытал на себе, успешно вел меня на протяжении долгой жизни — я не сомневаюсь, что это будет продолжаться и в загробном мире, хотя и не представляю себе, чем я заслужил такую благость. Мое мнение по этому вопросу Вы узнаете из прилагаемой при этом копии одного давнего моего письма, написанного в ответ на письмо старого святоши, которому я помог, когда лечил электричеством его паралич, и который, боясь, что я возгоржусь этим, послал мне свое серьезное, хотя скорее неуместное предостережение. Посылаю Вам также копию другого письма, из которого Вы кое-что узнаете о моем отношении к религии.

Р. S. ...Полагаю, Вы не отдадите меня на суд критике и порицанию, опубликовав хотя бы часть моего к Вам письма. Я всегда разрешал другим проявлять свои религиозные чувства и не порицал их за то, что мне казалось неубедительным или даже нелепым. Все существующие у нас секты, а их великое множество, узнали на опыте мое доброжелательство, когда я им помогал в сборе денег на постройку новых храмов; и поскольку я никогда не выступал против какого-либо из их догматов, я надеюсь уйти из этого мира без взаимной неприязни.

Жизнь Бенджамина Франклина. Автобиография

Дорогой сын!

Я всегда любил собирать всякие сведения о своих предках. Ты, вероятно, помнишь, как я разыскивал семейные реликвии, когда ты был вместе со мной в Англии, и как я ради этого предпринял целое путешествие. Предполагая, что и тебе также будет небезынтересно узнать обстоятельства моей жизни, многие из которых тебе неизвестны, и предвкушая наслаждение, которое я получу от нескольких недель ничем не нарушаемого досуга, я сажусь за стол и принимаюсь за писание. Имеются, кроме того, и некоторые другие причины, побуждающие меня взяться за перо. Хотя по своему происхождению я не был ни богат, ни знатен и первые годы моей жизни прошли в бедности и безвестности, я достиг благосостояния и некоторой славы. Удача мне неизменно сопутствовала даже в позднейший период моей жизни, а поэтому не исключена возможность, что мои потомки захотят узнать, какими способами я этого достиг и почему я с помощью провидения так преуспел. Кто знает, вдруг кто-нибудь из них, находясь в подобных же обстоятельствах, станет подражать мне.

Когда я размышляю над своим счастливым жребием — а я это делаю частенько,— то мне иногда хочется сказать, что, будь у меня свобода выбора, я бы не возражал вновь прожить ту же жизнь с начала до конца; мне только хотелось бы воспользоваться преимуществом, которым обладают писатели: выпуская второе издание, они исправляют в нем ошибки, допущенные в первом. Вот и мне тоже хотелось бы заменить некоторые эпизоды другими, более благоприятными. И все же даже при невозможности осуществить это я все равно согласился бы снова начать ту же жизнь. Но поскольку рассчитывать на подобное повторение не приходится, то, очевидно, лучший способ вернуть прошлое — это припомнить все пережитое; а для того чтобы воспоминания дольше сохранились, их лучше изложить на бумаге.

Проводя свое время подобным образом, я уступаю присущей старикам склонности поговорить о себе и о своих делах; но я позволю себе это удовольствие, не докучая тем, кто из уважения к моему возрасту мог бы считать себя обязанным меня слушать; их воля, читать меня или нет. И наконец (я могу в этом признаться, так как даже если бы я и стал отрицать, то мне никто не поверил бы), я в немалой степени удовлетворю свое тщеславие. В самом деле, мне ни разу не случалось слышать или видеть вступительную фразу «без всякого тщеславия я могу сказать» и т. п., чтобы за ней тотчас же не последовало какое-нибудь тщеславное заявление. Большинство людей не терпит тщеславия у других, какой бы долей его они сами ни обладали; но я отдаю ему должное всякий раз, когда с ним сталкиваюсь, будучи убежден, что тщеславие часто приносит пользу тому, кто им обладает, равно как и другим, находящимся в сфере его действия; поэтому во многих случаях было бы не совсем бессмысленно, если бы человек благодарил бога за свое тщеславие, равно как и за прочие жизненные блага.