А в отдыхе она нуждалась как никто другой.

Рана продолжала зверски болеть и сильно кровила, но гноя не было — в этом Гита убедилась ещё тогда, в деревне, где лечила больного юношу. Она осталась там ещё на день, и когда уезжала, жар у того спал, а хозяева с большим удовольствием задержали бы норну у себя ещё на какое-то время — но ждать Гита не могла. И уж тем более не нашлось времени тщательно проверить рану. Даже не столько времени, сколько места.

Она не сомневалась в искусстве хирургии Магнуса Эриксона, и хорошо знала, что такие вещи бесследно не проходят — но рана вела себя не так, как следовало бы, и это настораживало. Но в гостиницу Гита приехала к вечеру, проведя весь день в седле, так что сил хватило только на то, чтобы поужинать и подняться в комнату. Лишь утром, выспавшись и умывшись, она приступила к делу.

Это было сложно. Даже не столько потому, что Гите не хватало опыта хирургии — какие-то знания у неё всё же были — сколько потому, что изучать саму себя приходилось совсем иначе, чем кого-то другого. Банальная пальпация раны получилась отвратительно из-за неудобного расположения разреза, а о чём-то более серьёзном приходилось только мечтать. Но Гита всё же сотворила ментальный щуп и, стиснув зубы от боли, сумела-таки проникнуть им внутрь.

Кажется, Магнус был нежнее.

— Вот, значит, что, — выдохнула она, закончив. Перед глазами стояли разноцветные круги, но боль стихала. Правда, если Гита права, это только начало: рана заживала неправильно. Ну ещё бы, при таком-то образе жизни. С дырой в боку надо лежать, а не ездить верхом по заснеженной дороге.

Действовать приходилось наощупь, а обезболить — нельзя, ведь тогда Гита лишилась бы возможности работать. Каждое её движение отзывалось огненным смерчем, вонзаясь в бок и проникая дальше вглубь так, что норна едва не теряла сознание, и всё-таки она продолжала. Нужно было сделать хоть что-то. Уложить рассечённую плоть так, как надо, заклеить её и оставить в покое. А потом — последний рывок до Дейры. И тогда можно будет расслабиться.

Последнее движение заставило края раны сойтись, и Гита, не проронившая до сих пор ни звука, издала стон облегчения. Боль снова начала стихать.

— Я ещё поживу, — прошептала она.

* * *

Прошло четыре дня с того момента, как они вернулись из разорённой деревни, а Йон всё никак не мог забыть узор на снегу.

Странно, на самом деле. Там было чему остаться в памяти, но все эти картины смазались, ушли и не беспокоили, а кровь на снегу — вот она, стоит перед глазами и мешает спать. Каждый вечер Йон пытался уснуть, и каждый раз ворочался с боку на бок, толкая Хильду, пока наконец не затихал. А через несколько минут ворочался снова, пытаясь прогнать лезущие в голову мысли.

Кровь и лимфа. Чистота и порча. Йон всё думал о том, что увидел, пытался понять, что именно это было и что он хочет узнать, но хвост ответа всё ускользал, мелькая вдалеке. А самым мерзким было то, что он вовсе не понимал, о чём следует думать, и в конце концов от этого начинала болеть голова.

Он даже поделился этим с Хильдой, но девушка лишь пожала в ответ плечами.

— Я не книжник, — только и ответила она.

Будь Йон настоящим октафидентом, а не подделкой, он, наверное, поговорил бы с Эльфгаром. Быть может, с тем же результатом, но, по крайней мере, попытался бы и тем самым успокоил разгорячённый ум. И хотя он, в общем-то, ничем не рисковал, говорить с шерифом не хотелось. Ни о чём. Деоринг продолжал свою слежку, и Йон даже как-то привык к ней, а Эльфгар после известия о захвате Фьёрмгарда совсем ушёл в себя. Будь Йон настоящим октафидентом, он попытался бы помочь. Но под личиной никаких тёплых чувств к нему не испытывал.

Эльфгара нисколько не задела даже весть о разорённой деревне. Шериф спокойно выслушал доклад капитана, велел отвести телеги к остальным — и на этом всё. Больше он не сказал ни слова.

Не то чтобы Йон ожидал от него проявления сильных чувств, но и не такого равнодушия.

— Всё равно не могу понять, — говорил он на обеде, задумчиво ковыряясь ложкой в тарелке. Походная каша успела приесться, но, по крайней мере, в ней было немало мяса. — Кровь и лимфа остались при своём, то есть не смешались, хотя это естественно для любых жидкостей — смешиваться. Даже на снегу. Будь там вместо лимфы что-то другое… нет, не знаю. И кровь не подверглась порче.

— Порча поражает только живых, — ответила Хильда.

— Да? — Йон задумчиво взглянул на неё. — А чем живая кровь отличается от мёртвой? Она свернулась, да. Значит, свёрнувшаяся кровь…

— Мой бывший хозяин проводил опыты с лимфой лакертов и других демонов. Порча не поражает кровь, она только, ну… втекает в неё. Поражаются органы. Сердце, почки, печень.

— Хотел бы я заглянуть в его лабораторный журнал, — пробурчал Йон. — За него можно было бы дать золота по весу, а то и больше.

— А по мне так и хорошо, что эти записи сгорели, — в голоcе Хильды звякнула сталь, и теург промолчал. Спорить с тир ему не хотелось. Лишь через несколько минут он всё же сказал:

— Раз уж мы заговорили о записях… нужно уничтожить манускрипт Ктесифонта.

— Решил, наконец?

— Да. Эти знания слишком опасны, чтобы отдавать их кому бы то ни было. Я владею способом разложения бумаги и пергамента, сгодится, чтобы стереть книгу в прах. Без дыма.

— Ты слишком торопишься.

— И всё же это надо сделать.

— В ночь перед битвой, когда будет ясно, что она неотвратима. Тогда пропажи хватятся не сразу, а может, и не хватятся вовсе. Не раньше, иначе нас раскроют.

Всё-таки это Хильда умеет — взять и мгновенно остудить. Этого не отнять.

Вздохнув, Йон снова взялся за тарелку. Кашу следовало доесть.

* * *

Бернульф достал материал уже к вечеру.

Это был патруль из крепости, пять всадников, объезжавших дальние рубежи и попавшихся в засаду язычников. Перед тем, как идти на дело, командир не поленился расспросить Магнуса об особенностях работы с мёртвой плотью, и выполнил указания в точности: все пятеро погибли от точных выстрелов, так что тела остались почти неповреждёнными. Трупы постарались сохранить в тепле, чтобы не проморозить мышцы, и хотя мозговые ткани всё же отмерли, это вовсе не значило, что материал стал бесполезным. Просто думать ему не придётся.

— Времени мало, — предупредил Бернульф, косясь на телегу с мертвецами. — Уже завтра они не дождутся патруля и если не поднимут тревогу сразу, то насторожатся. С севера идёт буран, это нам на руку. Но мешкать не стоит.

— Значит, я приступлю к работе прямо сейчас.

Ему выделили в помощь четверых рейтар, бледных, как Проклятые, и Магнус хорошо понимал, почему. Пусть даже язычники относились к некромантии куда терпимей октафидентов, но одно дело — соглашаться, что такая магия имеет право на существование, и совсем другое — лично помогать колдуну в его тёмных делах. К тому же работа предстояла грязная, и все прекрасно это понимали.

Пугались они и Роны. Магнус не стал отсылать её, так что девушка тоже встала в общий ряд, готовая работать вместе со всеми. Оставалось лишь гадать, что за жуткий образ соткался в головах этих людей: угрюмый, вечно леденяще-спокойный колдун-южанин и девушка с глазами из вулканического стекла — так и не поймёшь, видит ли она тебя вообще или нет. И всё-таки эти люди обладали достаточной волей, чтобы не отступить.

Магнус использовал их как грубую силу. Освободить тела от одежды, подтащить поближе. Затем — как мясников: пехотными тесаками, цедя ругательства сквозь зубы, они принялись расчленять трупы. Это требовалось делать аккуратно, сохраняя как можно больше мышц и сухожилий в целости. Некромант собирался использовать скелет свежеубитой лошади, укрепив его дополнительной массой и избавив от всего лишнего, а передние копыта заменить на лапы с когтями из человеческих костей — по сути, это было сложнейшей из задач. Кроме того, мешал холод: материал ни в коем случае нельзя было охлаждать ниже точки замерзания воды. Увы, у него не было при себе термометра, да он бы тут и не помог.