— Какой большой этот мир! — содрогнулась Нэн, прижавшись к изгороди. Если бы только она была сейчас в Инглсайде! Но… — Бог смотрит на меня, — сказала семилетняя девчушка и влезла на изгородь.

Она упала с другой стороны изгороди, ободрав колено и разорвав платье. Когда ей с трудом удалось встать на ноги, острый колышек проткнул насквозь подошву туфельки и врезался в ступню. Но она, хромая, пересекла дорогу и приблизилась к воротам кладбища.

Старое кладбище лежало в тени высоких елей, растущих вдоль его восточной стены. С одной стороны от него стояла методистская церковь, с другой — дом пресвитерианского священника, темный и безмолвный. Луна неожиданно вынырнула из-за облака, и кладбище заполнили тени — тени, которые менялись и танцевали… тени, которые схватят вас, если вы окажетесь среди них. Выброшенная кем-то газета полетела по дороге, как приплясывающая старая колдунья, и, хотя Нэн знала, что это газета, превращение было частью жуткого волшебства ночи. Ш-ш-ш, ш-ш-ш — шелестели ночные ветры в елях. Длинный лист ивы, растущей у самых ворот, вдруг слегка ударил Нэн по лицу — словно к щеке прикоснулась рука эльфа. На мгновение ее сердце остановилось, однако она положила руку на задвижку ворот.

Что, если длинная рука протянется к ней из могилы и утащит ее под землю!

Нэн круто повернулась. Теперь она знала, что, несмотря ни на какое соглашение, никогда не сможет пройти ночью через это кладбище. Нечеловеческий стон вдруг раздался совсем рядом с ней. Это была всего лишь старая корова миссис Бейкер, которая обычно паслась возле дороги и в этот момент поднялась из-за молоденьких елочек. Но Нэн не стала ждать, чтобы посмотреть, кто это. В безумной панике она сломя голову понеслась вниз с холма, через деревню и вверх по дороге к Инглсайду. У ворот она бешено промчалась по грязной луже. Но это был такой знакомый, родной дом с ярко светящимися окнами! Мгновение спустя она, проковыляв в кухню, предстала перед Сюзан — забрызганная грязью, с мокрыми кровоточащими ногами.

— Боже милосердный! — сказала Сюзан ошеломленно.

— Я не смогла пройти через кладбище, Сюзан, не смогла! — задыхаясь, выговорила Нэн.

Сначала Сюзан не задавала вопросов. Она схватила замерзшую, обезумевшую от отчаяния Нэн и сняла с нее мокрые туфли и носки, а затем, раздев ее и натянув на нее ночную рубашку, отвела в постель, после чего спустилась вниз, чтобы приготовить ей перекусить. Что бы ни натворил ребенок, нельзя отправить его в постель на пустой желудок.

Нэн поела и выпила стакан молока. Как хорошо было снова лежать в безопасности в своей хорошей, теплой кровати в теплой, светлой комнате! Но рассказывать Сюзан о случившемся она не стала.

— Это моя и Бога тайна, Сюзан.

Сюзан пошла спать, заявив, что будет счастливой женщиной, когда миссис докторша поправится и снова займется детьми.

— Они выше моего понимания, — беспомощно вздохнула она.

Мама, конечно, теперь умрет. Нэн проснулась с этим ужасным убеждением в душе. Она не выполнила свою часть соглашения и не могла ожидать, что Бог выполнит свою. Всю следующую неделю Нэн страдала. Ничто не доставляло ей удовольствия. Даже смотреть, как Сюзан прядет на чердаке — Нэн всегда находила эту картину завораживающей, — теперь не хотелось. Она никогда больше не сможет смеяться. Никогда, что бы она ни делала. Своего набитого опилками щенка, которому Кен Форд оторвал уши и которого она любила даже больше, чем старого мишку, она отдала Ширли, так как Ширли всегда хотел получить его, а свой драгоценный домик из ракушек, привезенный ей капитаном Мэлачи из далекой Вест-Индии, подарила Рилле. Она надеялась искупить этим свою вину перед Богом, но боялась, что Он все же не будет удовлетворен, и, когда ее новый котенок, которого она отдала Эми Тейлор, так как Эми пожелала получить его, вернулся домой и упорно продолжал возвращаться в следующие дни, Нэн поняла, что Бог не удовлетворен. Его можно было удовлетворить, только пройдя ночью через кладбище, и никак иначе, а бедная, мучимая угрызениями совести Нэн знала теперь, что сделать это она не сможет никогда. Она была трусихой и надувалой. Только надувалы, сказал однажды Джем, пытаются нарушить уговор.

Ане позволили сидеть в постели. Она была почти здорова. Скоро она опять сможет вести домашнее хозяйство, читать книги, есть все, что захочет, сидеть у камина, смотреть в сад, принимать друзей, узнавать все пикантные и колоритные новости, приветствовать дни, сияющие как драгоценные камни в ожерелье года, она опять будет частью красочной и великолепной картины жизни.

И обед сегодня был такой хороший — Сюзан зажарила ягнячью ножку как раз в меру. Как восхитительно опять почувствовать себя голодной! Она окинула взглядом комнату и все свои любимые вещи. Надо будет купить новые занавески — что-нибудь между желтовато-зеленым и бледно-золотым, а те новые подставки для полотенец, разумеется, должны стоять в ванной. Затем она посмотрела в окно. В воздухе было какое-то волшебство. Сквозь клены она могла видеть голубой клочок гавани. Плакучая береза на лужайке, казалось, лила тихие струи золота. Огромные небесные сады перекинулись аркой над изобильной землей, задающей работу осени, — землей невероятных красок, мягкого света и удлиняющихся теней. Петушок Робин раскачивался как безумный на макушке ели. Дети смеялись в саду, собирая яблоки. Смех вернулся в Инглсайд. «Жизнь, право же, нечто большее, чем „хорошо сбалансированные процессы органической химии“», — подумала она счастливо.

В комнату, еле передвигая ноги, вошла Нэн, глаза и нос у нее были красны от слез.

— Мама, я должна сказать тебе, я не могу больше ждать. Мама, я обжулила Бога!

Аня опять с волнением ощутила мягкое прикосновение цепляющейся за ее руку детской ручки — ребенок, попавший в большую, по его мнению, беду и ищущий помощи и утешения Она внимательно слушала, пока Нэн, всхлипывая, излагала всю историю, — слушала и ухитрялась сохранять серьезное выражение лица. Ане всегда удавалось сохранить серьезное лицо когда это было необходимо, хотя потом они с Гилбертом могли смеяться до упаду. Она понимала, что тревога Нэн настоящая и мучительная и что необходимо уделить внимание теологической теории маленькой дочки.

— Дорогая, ты ужасно заблуждаешься. Бог не заключает соглашений. Он просто дает — дает, не прося от нас взамен ничего, кроме любви. Когда ты просишь что-нибудь у папы или у меня, мы не заключаем с тобой соглашений, а Бог гораздо, гораздо добрее нас. И Он гораздо лучше, чем мы, знает, что следует дать.

— И Он… Он не заставит тебя умереть из-за того, что я не выполнила обещание?

— Конечно нет, дорогая.

— Но, мама, даже если я ошибалась насчет Бога… может быть, я все равно должна сдержать слово, раз уж я дала его? Я ведь обещала. Папа говорит, что мы должны всегда выполнять наши обещания. Может быть, я буду опозорена навеки, если не сдержу слово?

— Когда я окончательно поправлюсь, дорогая, я пойду с тобой когда-нибудь ночью… и постою у ворот. Я думаю, что тогда тебе совсем не будет страшно пройти через кладбище. Это поможет тебе успокоить твою бедную совесть. Но ведь ты больше не будешь заключать никаких глупых соглашений с Богом?

— Не буду, — пообещала Нэн, не без легкого сожаления. Она отказывалась от того, что при всех его недостатках было приятно волнующим. Но ее глаза снова заблестели, а голос зазвучал немного оживленнее. — Я пойду и умоюсь, а потом вернусь и поцелую тебя, мама. И соберу тебе все бархатцы, какие смогу найти. Без тебя, мама, было ужасно.

— Ах, Сюзан, — сказала Аня, когда Сюзан принесла ей ужин, — какой это мир! Какой это красивый, интересный, чудесный мир! Разве не так, Сюзан?

— Я готова признать, — отозвалась Сюзан, думая о великолепных пирожках, которые только что оставила в кладовой, — что он вполне сносный.