— Я не хочу о ней слышать. Что бы там с ней ни вышло, лучше о таком не говорить… И уже звонок на урок.

— Ты действительно собираешься пригласить Сейди? — глухо спросила Ди, обиженно глядя на нее.

— Ну, не сразу… Я подожду и посмотрю. Может быть, я дам тебе еще один шанс. Но он будет последним.

Несколько дней спустя Дженни Пенни подошла к Ди на большой перемене.

— Я слышала, как Джем говорил, что твои папа с мамой вчера уехали и не вернутся до завтрашнего вечера.

— Да, они поехали в Авонлею навестить тетю Мариллу.

— Тогда это твой шанс.

— Мой шанс?

— Провести всю ночь у меня.

— О… Дженни… но я не могу…

— Можешь. Не будь размазней. Они ни о чем не узнают.

— Но Сюзан не позволит мне…

— Незачем ее спрашивать. Просто пойдешь со мной после школы. Нэн скажет ей, куда ты пошла, так что она не будет беспокоиться. И она не нажалуется на тебя, когда твои папа с мамой вернутся, — побоится, что они обвинят во всем ее саму.

Ди стояла в муках нерешительности. Она прекрасно знала, что ей не следует идти к Дженни, но искушение было непреодолимым. Дженни обратила против нее всю огневую мощь своих необыкновенных глаз.

— Это твой последний шанс, — сказала она самым драматическим тоном. — Я не могу продолжать ощаться с девочкой, которая считает ниже своего достоинства посетить меня. Не пойдешь — расстаемся навеки.

Это решило дело. Ди, все еще находясь под властью очарования Дженни Пенни, не могла вынести мысли о «расставании навеки». Нэн в тот день вернулась домой одна и сообщила Сюзан, что Ди пошла на всю ночь к этой самой Дженни Пенни.

Если бы Сюзан была такой бодрой, как обычно, она пошла бы прямо к Пенни и привела Ди домой. Но Сюзан в то утро подвернула ногу и, хотя ухитрялась ковылять по дому и готовить детям еду, знала, что не сможет преодолеть милю, отделявшую Инглсайд от фермы Пенни. Телефона у Пенни не было, а Джем и Уолтер отказались пойти — они были приглашены запекать моллюсков на костре возле маяка, да и никто не съест Ди у Пенни! Сюзан пришлось примириться с неизбежным.

Ди и Дженни пошли напрямик через поля, так путь был короче — чуть больше четверти мили. Ди, несмотря на угрызения совести, чувствовала себя счастливой. Они шли, а вокруг была такая красота — заросли папоротника-орляка, где, казалось, должны жить эльфы, густая темная зелень лесов, шелестящие ветрами лощины, где приходилось брести по колено в лютиках, извилистая тропинка под молоденькими кленами, ручей, который, отражая яркие цветы, казался радужным шарфом, солнечное пастбище, где полно земляники… Ди, пробуждающаяся к восприятию красоты мира, была в восторге и почти желала, чтобы Дженни не говорила так много. В школе это не вызывало возражений, но здесь Ди была далеко не уверена, что ей хочется слушать о том, как Дженни отравилась — в ризальтате несчастного случая, разумеется, — приняв не то лекарство. Дженни прекрасно расписывала свои предсмертные муки, но не уточнила, по какой причине она все-таки не умерла. Она «потеряла сознательность», но доктор сумел оттащить ее от края могилы.

— Хотя я с тех пор так и не оправилась окончательно… Ди Блайт, на что ты так таращишься? Ты меня совсем не слушала.

— Нет, я слушала, — отвечала Ди виновато. — Я думаю, у тебя была удивительнейшая жизнь, Дженни… Но ты посмотри на пейзаж!

— Пейзаж? Что такое пейзаж?

— Ну… ну… то, на что ты смотришь. Все это, — она указала рукой на луг, лес, почти касающийся облаков холм и сапфировую полоску моря между утесами.

Дженни презрительно фыркнула:

— Старые деревья да коровы. Я видела это сотню раз. Ты иногда бываешь ужасно странной, Ди Блайт. Я не хочу тебя обидеть, но иногда мне кажется, что у тебя не все дома. Мне вправду так кажется. Но я полагаю, ты ничего не можешь с этим поделать. Говорят, твоя мать всегда так же бредит… Ну, вот и наш дом.

Ди растерянно смотрела на дом Пенни и переживала первое глубочайшее разочарование. Неужели это «особняк», о котором говорила Дженни? Дом, конечно, был довольно большим и имел пять эркеров, но отчаянно нуждался в покраске, да и значительная часть «деревянного кружева» отсутствовала. Крыльцо заметно покосилось, а некогда красивое старинное веерообразное окно над парадной дверью было разбито. Ставни висели криво, на многих окнах красовались трещины, заклеенные полосками оберточной бумаги, а «красивая березовая роща» за домом представляла собой несколько голых, в наростах старых деревьев. Амбары были в полуразрушенном состоянии, двор завален старыми ржавыми фермерскими машинами и инструментами, а сад казался настоящими джунглями сорной травы. Ди никогда в жизни не видела такого неухоженного дома, и впервые в ее душе шевельнулось сомнение: а все ли рассказы Дженни правдивы? Мог ли кто-нибудь, даже в девять лет, столько раз быть на волосок от гибели? Внутри дом оказался ненамного лучше, чем снаружи. В гостиной, куда ввела ее Дженни, пахло плесенью и пылью. Потолок пугал пятнами и трещинами. Знаменитый мраморный камин был просто нарисован — даже Ди ясно видела это — и задрапирован отвратительно некрасивым японским шарфом, державшимся на месте благодаря выставленным в ряд чашкам. Обвисшие кружевные занавески давно пожелтели и порвались во многих местах, а шторы оказались обтрепанными по краям кусками сильно потрескавшейся синей бумаги с огромными корзинами роз, изображенными посередине каждого из них. Что же до чучел сов, которых, по утверждению Дженни, было полно в гостиной, то в одном углу действительно стоял маленький застекленный шкафчик с тремя довольно пыльными и затертыми чучелами птиц — одно из них совсем без глаз. Ди, привыкшей к красоте и достоинству Инглсайда, эта комната казалась чем-то увиденным в дурном сне. Однако, как ни странно, Дженни, судя по всему, совершенно не сознавала того, что существует какое-то несоответствие между ее описаниями и реальностью, и бедная Ди спрашивала себя, уж не приснилось ли ей все то, что Дженни рассказывала о своем доме.

Возле дома было, пожалуй, веселее. Маленький домик для игр, построенный мистером Пенни на опушке елового леска, выглядел как настоящий дом в миниатюре, и вызвал у Ди большой интерес, а поросята и жеребенок в самом деле были просто прелесть. Что же до щенков дворняжки, никто не стал бы отрицать, что они не менее мохнатые и милые, чем если бы принадлежали к одному из самых благородных собачьих родов. Одного из них Ди нашла особенно очаровательным — с длинными коричневыми ушками и белым пятном на лбу, крошечным красным язычком и белыми лапками. Она испытала горькое разочарование, узнав, что все они уже кому-то обещаны.

— Хотя я не уверена, что мы дали бы вам щенка, даже если бы еще никому их не обещали, — сказала Дженни. — Дядя Бен очень придирчиво выбирает дома, в которые отдает своих собак. Мы слышали, что у вас в Инглсайде не прижилась ни одна собака. Вы, должно быть, какие-то не такие. Дядя говорит, собаки знают про своих хозяев то, чего другие люди не знают.

— Ничего плохого они про нас знать не могут! — воскликнула Ди с негодованием.

— Ну, надеюсь, что нет. Твой отец жестоко обращается с твоей матерью?

— Нет, конечно, нет!

— Я слышала, что он бил ее, бил, пока она не завопила. Но в это я, конечно, не поверила. Ужасно, как люди лгут, правда? Во всяком случае, ты, Ди, всегда нравилась мне, и я всегда буду выступать в твою защиту.

Ди чувствовала, что она должна быть очень благодарна Дженни за это, но почему-то благодарности не испытывала. Ей все больше становилось не по себе, а романтичный ореол, окружавший Дженни, неожиданно и безвозвратно исчез. Она не испытывала прежнего трепета, слушая рассказ Дженни о том, как та чуть не утонула, упав в мельничный пруд. Ди не поверила в это… Дженни просто все это вообразила. И вероятно, дядя-миллионер, и тысячедолларовое бриллиантовое кольцо, и тетя-миссионерка в Индии тоже были плодом воображения. Все иллюзии Ди развеялись как дым.