Тихие, почтенные прихожане, занимавшие свои семейные скамьи в церкви, были бы изумлены, а возможно, немного шокированы, если бы знали, какие «романы» сочиняет о них скромная, темноглазая девица, сидящая на инглсайдской скамье. Чернобровая, добросердечная Аннетта Миллисон была бы ошеломлена, узнай она, что Нэн Блайт представляет ее похитительницей детей, варящей их живьем, чтобы изготовить снадобье, которое позволит ей навечно сохранить молодость. Нэн воображала это так живо и ярко, что сама испугалась чуть не до смерти, встретив однажды Аннетту Миллисон в сумерки на тропинке, где шептался с золотистыми лютиками ветер. Она просто не смогла ответить на дружеское приветствие Аннетты, но та подумала, что Нэн Блайт становится гордой и дерзкой маленькой кокеткой и нуждается в том, чтобы ее немного поучили хорошим манерам. Миссис Палмер никогда бы и в голову не пришло, что она кого-то отравила и теперь умирает от угрызений совести. Церковный староста Гордон Мак-Алистер, старик с серьезным, торжественным лицом, понятия не имел, что при рождении колдунья наложила на него проклятие, в результате чего он никогда не мог улыбнуться. Темноусый Фрейзер Палмер, безупречно положительный человек, и не предполагал, что Нэн Блайт, глядя на него, думает: «Я уверена, этот человек совершил черное и гнусное дело. Он выглядит так, словно у него на совести какое-то ужасное тайное преступление». Арчибальд Файф даже не подозревал, что, когда Нэн Блайт видит, как он приближается, она занята сочинением ответа на любое замечание, какое он может сделать, так как с ним можно было говорить только в рифму. Он никогда не обращался к ней, поскольку чрезвычайно боялся детей, но Нэн получала бесконечное удовольствие, в отчаянной спешке придумывая что-нибудь вроде:

Благодарю, я здорова вполне,

Передавайте приветы жене

или

Да, хорошая погода

Редкость в это время года.

Неизвестно, что сказала бы супруга мистера Мортона Кирка, если бы ей сообщили, что Нэн Блайт никогда не пришла бы в их дом — если бы была приглашена, — поскольку на пороге был красный отпечаток ноги, а ее золовка, невозмутимая, добрая, но не пользующаяся успехом у мужчин, Элизабет Кирк и не догадывалась, что осталась старой девой после того, как ее жених упал замертво у алтаря перед самой брачной церемонией.

Все это было очень забавно и интересно, и Нэн ни разу не заблудилась на пути между фактом и выдумкой, пока ее воображением не завладела Леди с Таинственными Глазами.

Бесполезно спрашивать, как растут фантазии. Сама Нэн никогда не смогла бы объяснить вам, как это произошло. Все началось с МРАЧНОГО ДОМА… Нэн всегда видела это название именно так — выписанное заглавными буквами. Ей нравилось сочинять романтические истории не только о людях, но и о домах, а МРАЧНЫЙ ДОМ был единственным в округе — если не считать старого дома Бейли — пригодным для этой цели. Нэн никогда не видела сам этот ДОМ. Она только знала, что он там, за густыми темными елями возле лоубриджской дороги, и пустует с незапамятных времен — так говорила Сюзан. Нэн не знала, что такое «незапамятные времена», но это была зачаровывающая фраза, самая подходящая для «мрачных домов».

Когда Нэн ходила по лоубриджской дороге в гости к своей подружке Доре Клоу, она всегда как безумная пробегала мимо того места, где начиналась ведущая к МРАЧНОМУ ДОМУ дорожка. Это была длинная темная дорожка между высокими, раскинувшими над ней ветви деревьями, с растущей между ее колеями густой травой и высокими, по пояс, папоротниками под елями. Длинный сухой сук клена возле полуразвалившихся ворот выглядел точь-в-точь как согнутая старческая рука, тянущаяся вниз. Нэн не знала, когда эта рука сможет протянуться чуть дальше, чтобы схватить ее, и всякий раз, избежав этого, она испытывала радостный трепет.

Однажды Нэн, к своему изумлению, услышала, как Сюзан сказала, что Томасина Фэр переехала жить в МРАЧНЫЙ ДОМ или, как неромантично выразилась Сюзан, в старый дом Мак-Алистеров.

— Думаю, ей будет там довольно одиноко, —сказала мама. — Он так далеко от других домов.

— Она не будет ничего иметь против, — сказала Сюзан. — Томасина никогда никуда не ходит, даже в церковь, не ходила никуда много лет, хотя, говорят, любит бродить по саду по ночам. И подумать только, до чего она дожила — это она-то, что была такой красавицей и такой ужасной кокеткой. Сколько сердец она разбила в свое время! А посмотрите на нее теперь! Да-а, вот оно — предостережение, и в этом можете не сомневаться.

Только кому это должно послужить предостережением, Сюзан не объяснила, и ничего больше о Томасине Фэр сказано не было, так как никого в Инглсайде она особенно не интересовала. Но Нэн, немного уставшая от своих прежних выдуманных жизней и горевшая желанием найти что-нибудь новенькое, ухватилась за Томасину Фэр в МРАЧНОМ ДОМЕ. Постепенно, день за днем, ночь за ночью — ночью можно поверить во что угодно, — она создавала легенду о Томасине, пока эта легенда, расцветившись подробностями, не стала самой дорогой сердцу Нэн фантазией. Ни один из прежних выдуманных образов не казался таким чарующим, таким реальным, как это видение Леди с Таинственными Глазами. Громадные черные бархатные глаза, запавшие глаза, страдальческие глаза, полные раскаяния и сожалений о сердцах, которые она разбила. Порочные глаза… Всякий, кто разбивает сердца и не ходит в церковь, должен быть испорченным человеком. Испорченные люди были так интересны. Леди уединилась в глуши, чтобы искупить муками одиночества свои преступления.

Могла ли она быть принцессой? Нет, принцессы слишком редко встречались на острове Принца Эдуарда. Но она была высокой, стройной, недоступной, как принцесса, с холодной красотой, с длинными, черными как смоль волосами, сплетенными в две толстые косы, которые спускались с ее плеч прямо до земли. У нее было четко очерченное, цвета слоновой кости лицо, красивый греческий нос, как у маминой Артемиды с серебряным луком, и прелестные белые руки. Она ломала их, когда бродила ночью по саду, ожидая своего возлюбленного, которого она когда-то отвергла, а потом, слишком поздно, полюбила, — теперь вы понимаете, как создавалась легенда? — а ее длинные черные бархатные юбки волочились в это время за ней по траве. Она носила золотой пояс и большие жемчужные серьги, и ей предстояло жить жизнью, полной теней и тайн, пока тот возлюбленный не прибудет, чтобы освободить ее. Тогда она раскается в своей прежней испорченности и бессердечности и протянет к нему свои красивые руки и покорно склонит свою гордую голову. Они будут сидеть у фонтана — к этому времени там уже был фонтан — и вновь произнесут обеты любви и верности, и она последует за ним «за дальних гор пурпурную кайму», совсем как спящая красавица в том стихотворении, которое мама читала ей однажды вечером из старого томика Теннисона, подаренного ей очень-очень давно папой. Но возлюбленный Таинственных Глаз дарил, вне всякого сомнения, только драгоценности.

МРАЧНЫЙ ДОМ был, разумеется, великолепно обставлен, и там существовали потайные комнаты и лестницы, а Леди с Таинственными Глазами спала на кровати из перламутра под балдахином из пурпурного бархата. Ее сопровождала борзая, пара борзых, целая свора, и Леди всегда вслушивалась, вслушивалась, вслушивалась, желая услышать далекие звуки арфы. Но она не могла услышать мелодию арфы, пока оставалась испорченной, пока не придет ее воз— любленный и не освободит ее… вот так вот. Конечно, все это звучит очень глупо. Фантазии всегда кажутся глупыми, когда их облекают в холодные, жестокие слова. Десятилетняя Нэн никогда не облекала свои фантазии в слова — она просто жила ими. Эти грезы об испорченной Леди с Таинственными Глазами стали для нее такой же реальностью, как жизнь, что была вокруг нее. Они завладели Нэн и уже два года казались ей частью ее самой. Она каким-то непонятным образом дошла до того, что искренне поверила в существование всего созданного ее воображением. Ни за что на свете Нэн не рассказала бы об этом никому, даже маме. Это было ее собственное, сугубо личное, сокровище, ее неотчуждаемый секрет, без которого она не могла бы больше воображать, что жизнь продолжается. Ей всегда больше хотелось незаметно ускользнуть куда-нибудь, чтобы в одиночестве помечтать о Леди с Таинственными Глазами, — куда больше, чем играть в Долине Радуг.