— О чем, скажи на милость, вы с Кристиной так долго говорили в саду сегодня вечером? — спросила Аня, гордо и важно выступая перед зеркалом со своим бриллиантом на шее.

Гилберт зевнул:

— Даже не знаю. Кристина просто трещала. Но вот один факт, который она сообщила мне. Блоха может прыгнуть на расстояние в двести раз больше своей длины. Ты знала это, Аня?

(«Они говорили о блохах, когда меня терзала ревность. Что за идиотка я была!»)

— Да с чего вы вдруг заговорили о блохах?

— Не помню… возможно, перешли к ним от доберман-пинчеров.

— Доберман-пинчеров? Что это такое?

— Новая порода собак. Кристина, похоже, знаток в этом деле. Меня так мучила мысль о миссис Гэрроу, что я не особенно обращал внимание на ее болтовню. Пару раз я уловил слова «комплексы» и «бессознательное подавление», что-то такое о новой психологии, что входит в моду, и об искусстве, и о подагре, и о политике, и о лягушках.

— О лягушках!

— Да, какие-то опыты, которые проводит один исследователь в Виннипеге. Кристина всегда была не слишком интересной собеседницей, а теперь стала еще более скучной особой. И злобной! Раньше она никогда не была злопыхательницей.

— Что уж такое особенно недоброжелательное сказала она? — спросила Аня невинно.

— Ты не заметила? О, я думаю, ты просто не поняла — в тебе самой нет ничего от такого рода чувств. Впрочем, это неважно. Этот ее смех немного действовал мне на нервы. И она растолстела. Как хорошо, что ты совсем не толстеешь, моя девочка.

— Мне она не показалась такой уж толстой, — сказала Аня снисходительно. — И она, несомненно, очень красивая женщина.

— Так себе. И ее лицо стало как-то грубее. Она твоя ровесница, но выглядит лет на десять старше.

— А ты говорил ей о вечной юности!

Гилберт виновато усмехнулся:

— Надо ведь было сказать что-нибудь любезное. Цивилизация не может существовать без некоторого лицемерия. Хотя, конечно, Кристина — неплохой старый товарищ, даже если она не принадлежит к племени знающих Иосифа. Не ее вина, что в ней нет изюминки… Что это?

— Мой подарок тебе на память о годовщине нашей свадьбы. Но я хочу цент за него… я не собираюсь рисковать. Какие муки я испытала сегодня! Меня терзала ревность к Кристине.

Гилберт взглянул на нее с искренним удивлением. Ему никогда не приходило в голову, что Аня может его к кому-то ревновать.

— Ну, моя девочка, я никогда не думал, что у тебя есть эта способность.

— Есть. Много лет назад я безумно ревновала к Руби Джиллис — из-за твоей переписки с ней.

— Я переписывался с Руби Джиллис? Не помню. Бедная Руби! Но как насчет Роя Гарднера? Если уж на то пошло, горшку перед котелком нечем хвалиться — оба черны!

— Рой Гарднер? Филиппа недавно писала мне, что видела его и что он стал явно тучным. Ах, Гилберт, может быть, доктор Муррей — весьма выдающийся специалист в своей области, но выглядит он как щепка, а доктор Фаулер — как пончик. Ты выглядел таким красивым и элегантным рядом с ними.

— О, спасибо, спасибо. Это должна говорить любая жена. Отвечу комплиментом на комплимент. Ты выглядела необыкновенно хорошо сегодня, Аня, несмотря на то платье. У тебя был легкий румянец, а глаза сверкали… А-х-х, как хорошо! Нет ничего лучше постели, когда совсем выбьешься из сил. Есть еще один стих в Библии — удивительно, как эти старые стихи, которые учил в воскресной школе, вспоминаются потом всю жизнь! «Спокойно ложусь я и сплю»[23]. В покое… и усну… спокойной ночи.

Гилберт уснул чуть ли не прежде, чем договорил последнее слово. Дорогой усталый Гилберт!

Ане не хотелось спать. Она была слишком счастлива, чтобы сразу уснуть. Она надела пеньюар и прошла через холл в комнату мальчиков. Уолтер и Джем в их постелях и Ширли в своей кроватке — все крепко спали. Заморыш, переживший несколько поколений дерзких котят и ставший членом семьи, свернулся в ногах у Ширли. Джем уснул за чтением «Книги жизни капитана Джима» — она лежала открытой рядом на постели. До чего длинный Джем под одеялом! Скоро он будет совсем взрослым. Какой он крепкий, надежный малый! Уолтер улыбался во сне, как тот, кому известна чудесная тайна. Сыпь на шее у Ширли совсем прошла. Гилберт был прав. Он всегда был прав.

Нэн, Ди и Рилла спали в соседней комнате. Диана с очаровательными маленькими рыжими кудряшками по всей голове и с маленькой загорелой рукой, подложенной под щеку, и Нэн с длинными веерами ресниц на щеках — глаза за этими нежными, с голубоватыми прожилками веками были карими, как у ее отца. А Рилла спала на животе. Аня перевернула ее, но крепко закрытые глаза даже не приоткрылись.

Все они растут так быстро. Пройдет несколько коротких лет, и они будут молодыми мужчинами и женщинами. Юность с ее нетерпением, надеждами, сияющими глазами, сладкими буйными мечтами… Но еще несколько лет она сможет их любить и наставлять, петь им песни, которые пело так много матерей.

Она вышла в холл и подошла к окну. Все ее подозрения, обиды, ревность исчезли там же, где и луны прежних ночей. Она чувствовала себя уверенной, веселой и счастливой.

— Блайт! Я чувствую, что я Блайт![24] — сказала она, смеясь над своим маленьким каламбуром.

Внизу, под окном, была тайна и прелесть ночного сада. Далекие холмы, припорошенные лунным светом, казались сказочными. Пройдет несколько месяцев, и она будет смотреть на а лунный свет, льющийся на туманные холмы Шотландии, на Мелроз[25], на руины Кенилворта[26], на церковь над Эйвоном, где спит вечным сном Шекспир, а быть может, и на Колизей, на Акрополь, на воды печальных рек, текущих там, где были когда-то великие империи.

Ночь была прохладной, совсем скоро придут по-настоящему холодные осенние ночи, а затем снег, глубокий белый снег зимы и ночи с бешеным ветром и метелью. Но кого это пугает? Ведь будет магия огня в каминах уютных комнат… Разве Гилберт не обещал, что у них будут яблоневые поленья для каминов? Огонь украсит серые дни, что непременно должны прийти. Какое значение будут иметь сугробы и пронизывающий ветер, когда любовь горит светло и ярко и впереди весна? И дорога окроплена брызгами всех маленьких радостей жизни.

Она отвернулась от окна. В своем белом пеньюаре, с волосами, заплетенными в две длинные косы, она выглядела как в редмондские дни, дни Дома Мечты. Она по-прежнему сияла ярким внутренним светом. Через открытую дверь слышался звук ровного, тихого дыхания спящих детей. Гилберт, редко храпевший, сейчас явно похрапывал во сне. Аня улыбнулась. Она вспомнила слова Кристины, бедной бездетной Кристины, пускающей свои маленькие стрелы-насмешки.

— Какая семья! — повторила Аня торжествующе.