Ни одной затяжки, обрыва, прорехи. Саш даже подумал в отчаянии, что творец этого чуда связал загадочную пелену из одной-единственной нити, в завершение своего труда соединил начало и конец таинственного волокна и завязал на крохотный узелок. Саш попытался следовать мысленным взглядом вдоль волокон, но полотно дрожало, переливалось, и уже через мгновение после начала путешествия он не был уверен, слетел ли на соседнюю линию или нет. В отчаянии Саш попробовал уменьшиться. Мысленно уменьшиться. Все так же, не открывая глаз, он постарался стать меньше. Сначала Саш представил себя меньше вполовину, затем в дюжину раз, затем в варм раз. Он становился меньше до тех пор, пока не почувствовал, что сравнялся размерами с тончайшим волокном пелены. Затем повис в воздухе, приблизился к ткани и почти понял этот удивительный рисунок, в котором бесконечные витки спиралей принимали форму помещения, но могли принять любую форму, сливались в целое, сплетали плоскость, изменялись, играли, дышали, неуловимо мерцали, излучали какую-то энергию. Саш даже понял, что направление, с которым спирали скручивались вокруг него, позволяло при необходимости поглощать любую силу — даже ту, что вызывала у него самого отвращение, — не пропитываясь ее ядом, а заряжаясь именно силой. Вот только запомнить ускользающий рисунок Саш не мог. Соединение отчетливых штрихов в законченную картину не давалось.

Он протянул руку. Нет. Он подался вперед. Коснулся вдруг обратившегося в толстую трубу тонкого волокна, стал прозрачной тенью и оказался внутри. Перемену уловить не смог. Ослепительный промежуток между взглядом на волокно снаружи и изнутри мгновенно растаял в памяти. Словно что-то вспыхнуло в голове, на миг сдавило грудь, залепило гортань светом, пустотой обожгло нос, и вот он в бесконечном тоннеле. Блаженство и спокойствие охватило Саша. Опасности и тревоги остались снаружи. В обретенном равновесии ему ничего не угрожало. Саш на мгновение замер, чувствуя, что, вернувшись в центр комнаты, он должен будет все начинать сначала. И в тоже время отчетливо знал, что, выйдя наружу, победит эту обволакивающую пелену, разорвет ее в клочья, но вернуться назад не сможет. Останется ни с чем. Но разве можно запомнить эту спиральную сумятицу, визуальную какофонию, безумное хитросплетение? Если только пропустить весь рисунок через себя? Как это сделать и что это даст? Возможность повторить точно такое же плетение? Каким образом? Да он и единой подобной нитки не сможет из себя вытянуть! Разве он маг?

И, рассуждая так, Саш двинулся вперед. Тенью скользнул по внутренней полости увеличенного собственным воображением волокна. Полетел сквозь пустоту бесконечной трубы. Почувствовал мягкость и податливость ее стенок, увидел их сияние. Постепенно ускорился, полетел, помчался сквозь вспыхивающие кольца. Отчего же он не догадался сразу? Ведь только так можно отыскать начало спирали, укромный узелок, разгадку удивительной пелены! Где еще можно было спрятать секрет? Только внутри волокна. И, преисполнившись этой странной мыслью, Саш полетел еще стремительнее, помчался еще быстрее, будучи уверенным, что вот сейчас он поймает, найдет окончание таинственного лабиринта, отыщет его замок. И что-то такое блеснуло, словно тень плыла где-то впереди. Саш помчался еще быстрее и еще быстрее, стиснул зубы, сделал рывок из последних сил — и вдруг понял… Вот он каков, тот самый узелок! В глубине тоннеля он увидел самого себя.

Это не был его образ, это было стремительное затемнение, мгновение быстроты, туманный гонщик Саш протянул руки и коснулся собственных плеч.

И гонка прекратилась. Движение потеряло смысл. Всем существом Саш ощутил каждый отрезок, каждую точку колышущегося кокона. Он вдруг понял, что теперь может разрушить его еще легче. Разрушить так, что не останется ни обрывка, только пепел. Он может развеять его одним движением, но что будет потом? Он никогда не сможет запомнить и повторить удивительный рисунок, потому что это так же сложно, как запомнить и назвать по именам все клетки собственного тела. Он ощутил, что там, снаружи этой пелены, этого кокона — и его самого, и этой комнаты словно нет вовсе. Пелена поглощает все, ни единого отблеска не срывается с ее поверхности, ни один магический взгляд не разглядит укрытого ею. Что же делать, как запомнить, как повторить удивительную магию? Или сотворить что-то похожее, подобное, но более простое? И испытывать потом всю жизнь ощущение утраченной гармонии? А если не дать развеяться этому дару ученика Арбана-Строителя? Если сохранить пелену? Если подчинить ее, не запоминая и не разгадывая?

Саш шевельнулся. Каждую клетку своего существа, размазанного по бесконечной спирали полотна, он подал внутрь на толщину волоса. Замер, прислушался к происходящему и продолжил движение. Стараясь не повредить тонкую ткань, он начал мгновение за мгновением стягивать пелену Лидда к сердцевине собственного мироздания, к той самой точке, где должен был находиться он сам, где тлел искрою жизни сгусток его обесчувственной плоти Медленное движение продолжалось бесконечно долго. Порой Сашу казалось, что он не продвинулся и на волос или что пелена безнадежно разорвана и он может продолжать дергаться сколько угодно, но все уже бессмысленно и бесполезно. Порой пелена переставала подчиняться ему, но он раз за разом повторял изнурительные попытки заставить ее сжиматься. Когда отчаяние начинало захлестывать, Саш вновь устремлялся по бесконечным тоннелям в погоню за самим собой, ни на мгновение не выпуская из поля зрения собственную тень. Наконец пелена словно поняла Саша и согласилась с его желанием. Постепенно она сократилась вдвое, затем, вчетверо, подобралась к центру комнаты, действительно свернулась коконом. Коснулась головы. Пряди, волокна, нити бесчисленных спиралей медленно стягивались на теле Саша, или он сам увеличился до размеров комнаты, продолжая мчаться по бесконечному лабиринту, ожидая, когда прильнет к телу последняя нить.

Вместе с ней пришла мука. Саш пошатнулся от мгновенной боли в затылке и тут же понял, что вот она — сеть, спираль, пелена — села на голову, руки и плечи, впилась в тело, пронзила нестерпимой болью, и только вера в то, что в этой боли кроется спасение, заставила его замереть, сжать кулаки, вытянуть шею, выпрямиться и принять магию всем существом.

Он лежал на боку в комнате Лидда и с трудом приходил в себя. Ноги затекли и не слушались. Желудок скручивал голод, угли в камине потухли и оделись пеплом. Чувствуя неладное, Саш с трудом встал на ноги, подошел к камину, наклонился. Камин успел не только прогореть, но и остыть. Высохшие куски пищи на блюде издавали неприятный запах. Пошатываясь, Саш приблизился к мутному зеркалу над камином. На него смотрело почти чужое лицо. В зеркале стоял истощенный человек средних лет. Разве только глаза горели знакомым пламенем.

За спиной раздался скрип двери. Внутрь шагнул Лидд, бросил на помост бутыль и какой-то сверток.

— Выпей и поешь. Радды подходят к реке. Ты должен собраться.

— Сколько прошло времени? — тихо спросил Саш.

— Две недели, — ответил Лидд.

— И я не умер от жажды?

— Магия подпитывала тебя! — объяснил Лидд и добавил: — Ты сумел меня удивить. Кстати, от жажды ты не умер, но если немедленно не пригубишь несколько глотков отличного шинского вина, все может случиться. Честно говоря, я не рассчитывал, что ты запомнишь рисунок. Ты не мог его запомнить. Это неподвластно смертному. Но ты сначала не дал ему раствориться, а потом сделал еще проще — ты его просто сожрал.

— Проще? — прошептал в изнеможении Саш.

Шатров во дворе стало меньше. Площадь была заполнена упражняющимися с оружием, но и их число значительно сократилось. Откуда-то примчался Баюл и с радостными воплями тут же предложил Сашу помассировать спину, сообщив, что он здорово набил руку. Однако, присмотревшись к лицу друга, оторопел.

— Что с тобой? — нахмурился банги. — Приятель, да ты словно из пыточной вышел!

— Пыточной не пыточной, а с едой последние две недели было не очень, — попытался пошутить Саш. — Да не волнуйся так, я только что поел и даже пригубил отличного вина. Пока мне больше есть не следует.