Преторианец осмотрелся по сторонам и отстегнул от одной из винтовок штык-нож арелатского образца:

— Давай, благородие, осваивайся тут с пушечкой. Мы как-нибудь сами управимся... А ты блокгауз на прицел возьми, чтобы жахнуть сразу, как только отправимся.

Хлопнула дверь, и бойцы скрылись из глаз. Чуть слышно загудели, включаясь, запитанные от паровоза электроприборы. В свете лампочки накаливания, которая висела под потолком, я нашел ящик с фугасными снарядами и, прижимая один из них к животу, взобрался по неудобной лесенке на место наводчика, в башенку. Это напоминало панцер, но всё-таки было чуть просторнее.

Тут были гнезда еще для пяти снарядов и место для заряжающего, но мне приходилось справляться самому. Когда задребезжал зуммер внутренней связи — тут была и такая — я сразу растерялся, а потом сообразил дернуть со специального держателя телефонную трубку.

— Командир? В поезде чисто, готовы к движению, — голос Ариса не выражал никаких эмоций.

— Давайте, полный вперед, только у блокгауза притормози, у меня для них гостинцы... И на развилке, пускай Эш проверит стрелку, а то ведь свернем к Арлингтону!

— Вас понял.

Без свистка, без гудка бронепоезд тронулся с места. Я живо представлял себе коричневую мускулистую потную спину Теса, который лопата за лопатой закидывал в ненасытную утробу топки уголь. Кипела вода, пар толкал поршни, вращались шестерни и валы, приводя в движение стальные колеса.

Я взялся за вентили и принялся крутить их изо всех сил, поворачивая башенку в нужную сторону. Тут, кажется, имелся и автоматический привод, но разбираться было некогда. Наконец в прицеле показалось приземистое здание блокгауза.

— А-а-агонь! — сам себе приказал я и дернул за рычаг.

Грохнуло оглушительно, в ушах звенело, во рту чувствовался вкус железа, пахло порохом.

— Снаря-а-ад! — я потянулся еще за одним, прицелившись на сей раз в вагоно-ремонтные мастерские, — А-а-агонь!

Скорострельность оставляла желать лучшего, и последние два я выдал в белый свет как в копеечку, но восхищенный матерок Кузьмы в телефоне возвестил о том, что отстрелялся я всё-таки неплохо. Прислонившись затылком к холодной, еще вибрирующей броне башенки, я прикрыл глаза и задумался о лицемерии.

Лежащие внизу трупы артиллеристов с перерезанными глотками вызывали во мне чувство протеста, стимулировали рвотные позывы. А рухнувшая внутрь крыша блокгауза, похоронившая пару дюжин городских ополченцев, оценивалось сволочным подсознанием как хорошо выполненная работа. Ну, не скотство ли?

А еще я думал о фокусе с лестницей. Интересно, заявись мы с этой чертовой лестницей в тюрьму — нас пропустили бы внутрь или нет?

Не самое приятное пробуждение — когда у вас над головой рвется фугасный снаряд, выпущенный из семидесятипятимиллиметрового орудия, а потом — еще и еще один, расколачивая вдребезги ворота, мастерские, караулку и всё, что находится в прямой видимости двух вошедших в раж канониров. Мы с Эшмуназаром неплохо сработались в этом плане — финикиец оказался неутомимым заряжающим. Кузьма в одиночку справлялся с крупнокалиберным пулеметом в малой башенке первого вагона и крестил длинными очередями всё, что казалось ему подозрительным.

Тюрьма Покета полыхала, летели во все стороны осколки кирпичей и камня, чадили пулеметные гнезда на башнях, помещение охраны зияло пустыми глазницами окон. Арис добавлял суматохи, подавая гудки и свистки, и то вкатываясь в разбитые ворота, то отводя бронепоезд обратно, давая таким образом нам возможность покончить с теми федералистами, которые показывались на стенах. У них ведь не было ни единого шанса: откуда в тюрьме противопанцерные гранаты, мины или, например, артиллерия?

Атака президентского бронепоезда во время "собачьей вахты" буквально за каких-то полчаса до рассвета оказалась для тюремщиков как снег на голову. Заключенные тоже поддали жару — ор, гам и грохот во всех четырех блоках стоял такой, что я слышал эту какофонию даже за броней орудийной башни в промежутках между выстрелами.

Когда один из снарядов пробил стену блока В, оттуда мигом полезли очень злые окровавленные люди в полосатых робах, которые и не думали атаковать поезд — они набросились на тех охранников, кто всё еще был жив. Добивали раненых и контуженых, отбирали оружие, преследовали и выискивали тех, кто еще прятался в каменных казематах...

Пришлось пользоваться уникальным оборудованием бепо — громкоговорителем, который работал на основе резонанса частот, используя переменный ток. Это была сипангская новинка, чуть ли не опытный прототип, и Артур Грэй прикупил ее — чтобы использовать для пропаганды и произнесения вдохновенных речей.

В раструбах зашипело и засвистело, когда я сдвинул рычажок переключателя, раздался жуткий хрип. На мгновение все звуки над полем боя смолкли. От неожиданности я брякнул прямо в звуковую систему:

— Кур-р-рва!

Эта "курва" была слышна, наверное, на две версты окрест, и ее абсолютно правильно поняли в блоке D, потому что чистый молодой голос громко и ясно воскликнул по-имперски:

— Борис Борисович, это наши! Наши!

Полковник Васин, Борис Борисович, оказался настоящей находкой. Не представляю, как мы смогли бы справиться без этого удивительного человека! Железной рукой он организовал сидельцев блока D и повел на прорыв, пользуясь суматохой. Имперцы, тевтоны, несколько басконцев и местные диссиденты — они выломали ворота и рванули к железнодорожному полотну.

Из других блоков к бронепоезду также ринулись люди: звероватые, неопрятные, с угрюмыми и решительными взглядами...

— А ну, сдайте назад, ироды! — окрик Кузьмы был подобен грому, а перечеркнувшая двор тюрьмы длинная очередь из пулемета — намного доходчивее тысячи слов, — Желаете свободы — вон она, за воротами! А в бепо — ни-ни! Покрошу!

Душегубы отпрянули. Я же успел выскользнуть из орудийной башни и вместе с Эшмуназаром мы быстро-быстро открутили вентиль, подняли запор и отворили стальные двери:

— Сюда, господа! Сюда! — крикнул я по-имперски и выпрыгнул наружу.

Видеть, как загораются надеждой глаза соотечественников — это было непередаваемо. Тогда-то я и познакомился с Васиным. Поджарый, с солидной проседью, загорелый и голубоглазый, он умудрялся даже в полосатой робе сохранять военную выправку.

— Борис Борисович Васин, — представился офицер, — Полковник железнодорожных войск. В отставке...

Его рука, протянутая для рукопожатия, была крепкой, сухой и горячей.

— Старший военный советник Конгрегации Наталь, атташе Империи в этих краях... — откликнулся я, — Вы доверяете этим людям?

Фигуры в робах запрыгивали в вагон один за другим, разбредаясь по поезду. Васин и его оруженосец — некий белокурый юноша со взором светлым, приглядывали за тем, чтобы погрузка в бронепоезд проходила своим чередом и никто не остался. Я всё высматривал Феликса, и наконец нашел его взглядом.

Они несли три одеяла, на которых лежали изломанные, худые тела. Те, кого достали из карцеров. Двое были без сознания, один — хрипло матерился. Это и был ротмистр Карский.

— Живой, сукин сын! Живой! — я кинулся к нему.

— Поручик? Ну, чистый цирк-шапито... Цыганочка с выходом!.. — он по привычке зубоскалил, но было видно, что дается это Феликсу с трудом, — У тебя есть водка? Сломали мне ноги, сволочи...

— Есть ром. Несите его осторожнее, уложите раненых в президентском вагоне, там диваны удобные...

Сдавленный смех, похожий на карканье, раздался из одеяла Карского:

— Президентский вагон? А ты растешь на глазах, поручик!

На мой вопрос о доверии полковник Васин ответил утвердительно. Вообще — заполучить человека такого масштаба в нашей непростой ситуации было удачей поистине сверхъестественной. На ходу перекусывая сухарем и ломтиками билтонга, он живо провел ревизию бронепоезда, организовал орудийные расчеты, поставил стрелков к амбразурам, выделил три смены кочегаров... А когда всё наладилось, полковник спросил: