Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали — я спал и снов не видел.

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

— А вы ничего, — сказал Уткин, — Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань — у вас есть полчаса, пока посадка на "Голиаф" не окончилась... И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого "Давида"! Хотя, наверняка, у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока...

Пилот наконец справился с мотором, и, не спрашивая ни у кого разрешения на взлет, взобрался в кабину, махнул рукой на прощанье, и, аккомпанируя себе ревом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел — да и черт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой...

— Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? — за плечо меня тормошил пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме, — У меня есть двуколка, за четвертак довезу...

Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-Что-то-там... Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо — я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлек оттуда пару потертых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.

— Пойдет?

— Давайте их сюда!— протянул он сразу обе руки.

— После поездки, — отрезал я.

Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое выполняло здесь, видимо, роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с парой поломанных спиц в колесах и запряженной в оглобли ледащей кобыленкой, я с затаенной грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.

— Н-н-но, дохлая!— мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.

Я тоже — понимал. Приходилось слушать треп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания... Построили форт — вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор — этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощеные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок... И люди деловитые, работящие — здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.

Но все это провинциальное обаяние меркло перед громадиной "Голиафа", который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырехтрубный океанический лайнер длиной не менее трехсот метров, а высотой — двадцати от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой все пространство, и, казалось, был больше всего Энрике-о-... вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.

— Деньги, деньги! — пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.

Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивленным взглядом. Ну да: сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавили. А потому — гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.

— Сейчас-сейчас, — сказал я и полез в наружный карман саквояжа.

Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными — форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние пару сотен лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако... А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!

Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.

— Первый класс? — удивленно проговорил флотский и снова критически меня оглядел, — Прошу на борт, сэ-э-эр!

Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или аппенинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе черта с два "Голиаф" стал бы задерживаться... Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределенные отношения с морской болезнью.

— Что, браток, не фартануло на приисках? — шмыгнув носом, произнес мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху, — Или ты из вояк?

Я неопределенно пожал плечами. Интересно получилось: как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь — среди дебелых теток, вот таких вот типов и целых семейных кланов — с детьми, бабушками, клунками и котомками.

Суденышко наконец отчалило, и борт "Голиафа" постепенно становился всё ближе и ближе.

Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточно. Интеллигент, если хотите — разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, ученые, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства я этой роскоши не вкусил — Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.

А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. "Дорого-богато!" — так сказал бы Стеценко. Ну, вот на кой черт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа: стоило привести себя в порядок и переодеться.

Меня ведь и на борту "Голиафа" чуть было не отправили в трюм к третьему классу — по одежке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья — таковой тут имелся. А старшая горничнаяНатали — отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально...

Теплилась обоснованная надежда, что контора в лице Феликса позаботилась о гардеробе — и я мигом убедился в этом. Среди груды сорочек, брюк, штиблетов и исподнего радовала глаз "олива" — парадная форма поручика корпуса пограничной стражи. И отличные яловые сапоги. Если бы я собирался делать карьеру военного — я бы стал пограничником...

На кителе сверкали ордена. Мои ордена! Полный бант Серебряного креста, даже тот, который я так и не принял — первой степени, за миссию в Новый свет. Вот ведь черти, знают, что я не люблю всей этой показухи и никогда не выставлял напоказ... Ну, да Бог с ними — первый класс, нужно соответствовать! Однако, если поручик пограничной стражи — то какого черта документы с Винланда? С этим нужно было разбираться.