— А-а-агонь! — командую сам себе, и горячий гостинец пробивает створки заводских ворот, влетает в их разверстую пасть, сокрушая внутренности литейки.

Домна лопается, и ее адское содержимое буйным потоком выплескивается наружу, загораются стены, крыша, расплавленный металл добирается до запасов угля, безалаберно сложенного кучей тут же во дворе... Дым заволакивает округу. Существует ли понятие "золотой выстрел" применительно к стрельбе из орудия бронепоезда? Теперь, наверное, да!

С точки зрения морали ситуация облегчалась тем, что в Нажоне не было непричастных: все, кто нанимался сюда на работы — месяц, полгода, год назад — прекрасно знали, что совсем скоро железнодорожная ветка упрется в спорные с Наталем территории, и стычки с гемайнами неизбежны. Ну да, на полноценную войну они не рассчитывали, но ненависть к "проклятым мироедам-рабовладельцам" у этих типичных представителей городского дна федералистского побережья была самая что ни на есть настоящая и незамутненная. Пожалуй, больше, чем гемайнов, они ненавидели только "грязномордых" — тех, кого собирались вроде как освобождать от рабского ярма. Такой вот парадокс.

— Зажигательный! А-а-агонь!

Эш пинком отшвыривает гильзу, которая дребезжит по вагону, пулеметы строчат не переставая, во рту сухо и гадко — как будто там кто-то околел. Промзона горит, жирный дым заволакивает небо, слышаться далекие взрывы — наверное, за дело взялся полковник Васин.

Вдруг наш эрзац-бронепоезд резко дернулся, народ выдал порцию брани, пытаясь устоять или усидеть на своих местах, я саданулся локтем о какую-то железную штуковину и зашипел.

— Командир! Командир! Машинист ранен! — сначала я понял, что кто-то дергает меня за сапог, потом сплюнул накопившуюся на языке копоть и пороховую гарь и глянул вниз.

Это был один из тевтонов.

— Ариса найди!

— Господин Арис тоже ранен! Легко, но управлять локомотивом не сможет...

— Давай, тащи его сюда, на мое место.

Спустившись вниз, я осмотрелся. Какого черта тут вообще происходит? Я, кажется, потерял связь с реальностью в этой башенке. Наш вагон обстреливали очень плотно — из винтовок и пулеметов. Время от времени слышались взрывы ручных гранат — те настырные федералисты из-за штабеля рельс всё еще не растратили свой запас, и, пользуясь позицией в слепой для моего орудия зоне, пытались повредить колеса вагонов или локомотива.

Каждая наша амбразура, не прикрытая щитком, находилась под обстрелом нескольких стрелков. Тяжелее всего, наверняка, пришлось паровозной бригаде — там открытых участков гораздо больше. Нужно было немедленно давать заднюю и ретироваться, прорываться обратно на соединение с Васиным. Свою миссию мы выполнили!

Внезапно ухнуло так, что, кажется, содрогнулась земля. А потом снаряды начали рваться совсем рядом, на расстоянии каких-то сорока-пятидесяти шагов от путей. Чертовы берсальеры развернули артиллерию очень резво, да и наводчики у них не даром ели армейский хлеб — им понадобится совсем немного времени, чтобы пристреляться!

Ждать, пока бронебойный гостинец проломит крышу вагона, мне не улыбалось. А потому — только заметив Ариса, я сунул ему в окровавленные руки кожаный шлем и наушники, ткнул пальцем в орудие, хлопнул по плечу Эшмуназара, мол, присмотри за ним — и бегом отправился сквозь бывший президентский вагон к локомотиву. Тес бежал за мной — какого черта, я так и не понял. В любом случае его помощь никогда не бывала лишней.

Желтков пытался удержать руками хлещущую из бедра кровь. Оставшийся с ним тевтон-кочегар бинтовал рану куском какой-то грязной тряпки прямо поверх одежды, бестолково и неумело.

Кровь — алая, кровотечение — артериальное.

— Руки прочь! — заорал я, рухнул на колени рядом, потянул у раненого из брюк пояс и неожиданно ловко наложил жгут выше раны — как и положено, а потом оторвал от его белуги длинную полосу материи и щедро полил коньяком из фляжки. — Теперь бинтуй и тащи его к Кузьме — тот поможет!

Преторианцы все как один проходили курсы санинструкторов. Не Бог весть что, но в нынешних условиях даже такой шанс на выживание дорогого стоил.

Тес в это время неожиданно уверенно ухватился за рычаги управления локомотивом и, то ли матерясь, то ли молясь на своем языке, и совершенно точно — поминая Джа, потянул за один из них. Состав, содрогаясь от попаданий и огрызаясь выстрелами, двинулся задним ходом, постепенно ускоряясь.

Я приоткрыл дверцу топки, ухватил первый попавшийся под руку кусок древесины и сунул его внутрь. Президентской мебели оставалось не так, чтобы много — скоро предстояло взяться за совковую лопату и использовать жалкие крохи угля, брикеты которого тонким слоем лежали на дне тендера.

Мало-помалу мы выбирались из промзоны Нажона, артиллерийский огонь, кажется, стихал. По крайней мере, разрывов стало меньше. Глянув в узкую щель между броневыми листами борта, я даже сумел удивиться: федералисты высовывались из укрытий, махали своими дурацкими кепи, показывали в нашу сторону неприличные жесты и, по всей видимости, считали себя победителями!

Как будто в ответ на мои мысли рявкнуло орудие, наведенное Арисом, застрочил крупнокалиберный пулемет из башенки. Вспухло в небе облачко шрапнели, выбила пыль, искры и кровавые ошметки длинная очередь... По толпе ликующих городских ополченцев как будто прошлись частым гребнем — радости как не бывало. Трупы, раненые, суматоха и паника. Черт бы побрал такую войну!

До стрелки мы добрались без происшествий. Никто не заложил под рельсы заряд, не таилась в кустах противопанцерная пушка, и героев, обвязанных взрывчаткой и мечтающих кончить жизнь под колесами паровоза, тоже не наблюдалось.

Я уже отвык от ощущения черенка в лопаты в руках, и ладони ощутимо ныли. Рукавиц у меня, конечно, не было, жар от топки обжигал пальцы, дышал в лицо. Мне казалось, я чуял запах паленых волос, и надеялся, что брови, ресницы и отросшая щетина не будут напоминать смаленую свиную шкурку.

Утирая пот тыльной стороной ладони я всё сильнее размазывал угольную пыль по лицу, в конце концов сдался, сдернул с себя сорочку и обмотал ее вокруг головы на манер башибузуков. Тес только один раз глянул на меня одобрительно и буркнул:

— Теперь ты тоже черный, масса! — и вернулся к своим рычагам.

— Тесфайе! — пропыхтел я, — Это что, чудо Господне? Скажи на милость, каким таким удивительным образом ты научился управлять паровозом?

— Джа велик, — прогудел мавр и зачем-то постучал по манометру, — Но я обошелся без его помощи. Рыбья Башка управлял — я смотрел и запоминал! Подбрось угля, масса, палочка уже на красном, нужен уголь!

Какой, однако, гениальный товарищ у меня, оказывается! А Рыбья Башка — это, наверное, Арис. А палочка на красном — значит, давление падает! Лопата мерзко проскребла по металлическому днищу. Скоро топливо закончится, и всё. Как говорят тевтоны — аллес!

В этот момент состав вздрогнул, и, переходя на основную ветку, еще немного сдал назад, и Тесфайе сказал:

— Если не передвинуть железную палку, то мы поедем обратно и не догоним полковинка, масса!

Стоит признать — мерзкий вопрос "Почему я?" звучал в моем мозгу очень отчетливо, а холодок страха, который поднялся от потяжелевших ног до самого горла, я почувствовал, несмотря на адский жар, источаемый топкой. Чтобы как-то справиться с собой, я потянулся за чайником с водой — он стоял тут же на приступочке, предусмотрительно приклепанный к какой то железяке длинной тонкой цепочкой.

Пара глотков теплой воды и секундный перерыв дали возможность собраться с мыслями. Я протиснулся мимо тендера к дверям президентского вагона и долбанул по ним ногой:

— Эй, там! Нужна смена кочегаров! И тащите сюда всё, что еще не сожгли! Книги, тряпки, матрасы и всё, что попадется под руку... Живо, живо, если не хотите, чтобы в следующий раз к вам постучали федералисты!

Пара руссильонцев протиснулась мимо меня с охапками тряпья в руках. Кажется, там были и чертовы бордовые гардины. С Феликса станется — он и на снарядных ящиках сможет устроиться с комфортом, даже при сломанных-то ребрах... Из вагона передавали еще топливо, какие-то обломки и щепки.