Это напоминает мне ту самую игру с чувством вины, которую я разыгрывала и раньше, чтобы быть рядом с Калебом независимо от обстоятельств или последующей расплаты.

Калеб. Калеб. Калеб.

Мы закончили нашу встречу, построив планы на следующую, и все дружно пожали друг другу руки. Берни вообще любительница пожимать руки. После этого я со всех ног бегу в туалет и держу руки под кипятком, пока они не становятся ярко-красными. Ненавижу тот факт, что должна была прикасаться к ней. Берни ждет меня в офисе.

— Что это было? — рявкает она, что для нее совсем не характерно.

— Тебя это не касается. У меня есть дело, и я собираюсь его выиграть, так что отвали.

— Узнаю мою девочку, — напевает Берни, а затем просто выходит, ничего больше не получив от меня.

Спустя девять месяцев, которые мы провели за подготовкой, дело передали в суд. Одним из свидетелей обвинения был мужчина. Когда я вела с ним перекрестный допрос, он разозлился из-за моего обвинения, в котором я утверждала, что он завидовал продвижению Лии, и назвал ее избалованной сукой прямо с помоста. Вторая свидетельница была уволена отцом Лии спустя несколько месяцев после начала клинических испытаний «Prenavene». Я показываю присяжным пять разных писем, которые она написала отцу Лии: в первом она умоляет вернуть ей работу, а в оставшихся четырех угрожает уничтожить его любым способом. Третья свидетельница не присутствовала на работе в тот день, когда, как она сам утверждала, видела, как Лия заменяла результаты исследований в компьютере. У меня есть талон и видео с ее прослушивания на программу «Американский Идол», которые и помогут мне доказать это.

Я мастер по части притворства. Когда адвокат Оливия заходит в зал суда, то у нее на лице красуется нейтральное и сосредоточенное выражение. Я хороша в притворстве, причем порой даже настолько, что иногда теряю след того, кто я есть на самом деле. По вечерам, после заседаний суда, я срываю маску, провожу руками по волосам и иду к океану, чтобы поплакать (да, я все еще мелодраматична). Мне хочется, чтобы мама все еще была жива. Хочется, чтобы Калеб присутствовал на каждом заседании суда. Я должна видеть его, чувствовать его, взаимодействовать с ним….

Он по-прежнему крутит кольцо на большом пальце. Я заметила, что он часто так делает, когда я говорю. Знаю, он ждет, что я сделаю что-то безумное и иррациональное. Но сейчас я под контролем, ведь у меня есть работа, которую надо выполнять.  И нет, речь не о том, чтобы выиграть дело ради себя. Это касается его и моего искупления. Мои свидетели вставали один за другим, и у моего дела появился шанс. Я сделала ставку на отчаяние и выбрала людей, которые многое потеряют, если Лия проиграет:  пенсионеров, которые не увидят свою пенсию, молодых химиков, которые только начали продвигать свои карьеры…

Лия наблюдала за мной, прищурив свои змеиные глаза, пока я тщательно обрезала нити изобличения вокруг нее. Клянусь, иногда даже в них я замечаю уважение. В свой день рождения я появляюсь в суде пораньше, потому что есть кое-что, что мне хотелось бы решить до начала заседания суда. Калеб сидит на своем обычном месте без Лии.

— С Днем Рождения, — говорит он, когда я раскрываю свой портфель.

— Удивлена, что ты помнишь, — произношу я, не смотря на него.

— Почему?

— Ты забыл очень многое из того, что произошло за последние несколько лет твоей жизни.

— Я никогда тебя не забуду, — произносит Калеб. Выглядит это так, словно он хочет сказать что-то еще, но затем входит прокурор, и Калеб закрывает рот.

К девятой неделе судебного разбирательства, я вызвала семь свидетелей на помост. Из тридцати сотрудников, которые работали с моим клиентом над формулой «Prenavene», лишь семеро готовы были прийти и свидетельствовать от ее имени. Из этих семи, трое были непоколебимо привязаны к ней, и четверыми я манипулировала на помосте. Я взяла то, что смогла получить, и вывернула их показания в свою пользу. Когда прокурор вызывает свидетелей обвинения на помост, я дискредитирую их. Женщина говорит о том, что потеряла своего мужа из-за сердечного приступа, к которому привело употребление «Prenavene». Я же продемонстрировала уже существующую у ее мужа болезнь сердца и нездоровую диету, которой он придерживался. У ветерана были сотни тысяч долларов медицинских счетов из-за его лечения, которое потребовалось ему после того, как наркотик разрушил его печень, и ему потребовалась пересадка. Я же вынесла на свет его алкогольную зависимость, которая уничтожила его печень намного раньше, чем это сделал «Prenavene».

Мы переложили всю вину на ее отца, который уже не сможет пострадать, будучи в своей могиле. Ее огорчал тот факт, что пришлось запятнать его имя, но я напомнила ей, что, если бы он был жив, то сидел бы там, где сейчас сидит она, и с радостью перенес бы всю вину на свою маленькую девочку.

Лия встала на помост последней. Мы рассматривали возможность вообще не отправлять ее туда, но решили, что жюри необходимо услышать ее сладкий голос и посмотреть в ее испуганные глаза. Она хорошо играет в уязвимость.

— Знали ли Вы, миссис Смит, когда подписывали формы разрешения, что это был не «Prenavene», который отправили в Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, а неизвестная версия «Paxcilvan»? — Я стою немного слева от нее, глазами напоминая ей, как отвечать на вопросы, которые мы отрепетировали уже десятки раз.

— Нет, не знала. — Она поднимает розовый платок к своим воспаленным ноздрям и мягко дует в него. Я смотрю на присяжных уголком глаз. Они внимательно наблюдают за ней, вероятно гадая, способна ли эта деликатная девушка в лавандовом платье на подобный обман. Я вспоминаю тот момент, когда она  сидела у меня дома на диване и выпускала дым из своих малиновых губ. Ее глаза тогда были подведены черным карандашом.

«Она способна», — мысленно говорю я им, — «на это и даже на большее».

— Ваш отец, покойный мистер Смит, — говорю я, смотря на присяжных, — сказал вам, что Вы подписываете?

— Форму, — слабо признает она.

— И Вы прочитали эту форму, прежде чем поставить в ней свою подпись? Вы проверяли результаты в лаборатории?

— Нет, — она смотрит на колени и всхлипывает, — я доверяла своему отцу. Если ему нужна была моя подпись, то я давала ее ему без вопросов.

— Вы верите, что ваш отец был осведомлен о неточностях в результатах тестирования лекарства «Prenavene», которые содержались в этих документах? — Вот она – самая тяжелая часть. Я вижу, как Лия борется с собой, пытаясь заставить слова сорваться со своих губ. Ее нерешительность порочить своего отца делала ее более правдоподобной в глазах присяжных.

— Да, полагаю, он был осведомлен, — произносит она, смотря прямо на меня. Слезы собрались в ее глазах. «Плачь», — заставляю я ее мысленно, — «дай им увидеть, как ты разрушена из-за этого». Ее слезы бегут по щекам, и я снова вижу ее, стоящую в дверном проеме в ту ночь, когда Калеб ужинал у меня дома.

Слезы манипулирования.

— Миссис Смит, — сказала я, наконец, давая ей секунду, чтобы успокоиться, — Вам есть, что сказать семьям жертв этого препарата? Семьям, которые потеряли своих близких из-за подложных документов «OPI-gem»?

— Да. — В этот момент она ломается, обнимает себя и всхлипывает. Слезы капают с ее лица на колени. — Мне так жаль. Я чувствую отвращение к себе и глубоко сожалею о том, что была причастна к их смерти. Я бы сделала все, что угодно, лишь бы изменить то, что случилось. Хочу, чтобы они знали, хоть мои извинения и бесполезны, ведь это не вернет их матерей и отцов, дочерей и сыновей обратно, но я буду видеть их лица до конца своих дней. Мне так жаль, — ее руки подлетели вверх и прикрыли лицо.

Браво.

Я облегченно вздохнула. Она сделала это. Она добилась этого.

— Спасибо Вам, миссис Смит. Это все, Ваша Честь.

Прокурор допрашивает Лию дальше. Она остается твердой. Она так чертовски хорошо играет. Я мысленно аплодирую ее широко раскрытым глазам.