– А до него здесь ничего подобного не было?
– Почти. Образование в Москве было уделом немногих высших сановников, включая самого царя. К примеру, Иоганн Шреклих[62], которого еще почему-то называют Васильевичем, слыл человеком ученым. У него даже была своя библиотека.
– Была?
– Увы, но она исчезла. Хотя и ходят слухи, что книги достались Иоганну Альбрехту. Так что возможно эта ересь о мытье рук и болезнетворных организмов имеет своим источником какой-нибудь древний трактат о Кабале или еще каком колдовстве. Впрочем, я не рекомендовал бы распространяться по этому поводу.
– Но скажите, – не удержался от вопроса совершенно сбитый с толку Вацек, – а есть ли польза для больных от следования этим правилам.
– Как вам сказать, коллега, – немного смущенно поведал ему старший товарищ. – Как это ни странно, стоило мне начать придерживаться этих требований и доля сепсиса, а вместе с тем и смертей от ран среди пациентов заметно снизилась.
– Так может быть, в них есть смысл? Вот и мэтр Амбруаз Парэ в своей книге «Способы лечения огнестрельных ран…» et cetera[63] писал о том, что прижигание горячим маслом ран недопустимо, и что требуется наложение чистой повязки с разработанным им бальзамом. Я нахожу тут некоторую аналогию…
– Послушайте ка, доктор Попел, – Резко перебил, сделав особое ударение на слове «доктор» коллега, – Этот Парэ выскочка и цирюльник, а вовсе не врач! Его с вашего позволения, «труды», невозможно читать, там нет ни одного латинского термина! Это не наука, коллега, а профанация!
– Э, как скажете… – Предпочел отступить Вацек, видя, как разгорячился его собеседник. – Так все же, что с рекомендациями его величества? Есть от них польза?
– Несомненно, – растянул губы в притворной улыбке лекарь, – ибо, если вы ослушаетесь, вас ждет суровая кара. И если в ваши планы не входит знакомство со здешними палачами, следуйте им неукоснительно! Поверьте, они большие затейники!
Теперь ему первым делом следовало оценить сложность ранений и рассортировать всех пациентов на тех, кому можно и нужно срочно начать лечение и тех, кому Вацлав помочь при всем желании был не в силах. Сложные и тяжелые ранения, сопряженные с большой кровопотерей и бессознательным состоянием для чеха были явно непосильными и потому безжалостно отодвинуты в сторону. Зато те их больных, кто пребывал в сознании и не лишился сил – стали первыми в списке.
Большой удачей стало то, что большинство повреждений были нанесены белым оружием – колотые, рубленые, резанные. Тут навыков и знаний Попела почти хватало, чтобы оказать некоторую помощь. Очищая раны от инородных тел и промывая настоями, он крупными стежками стягивал края, а в случаях, когда между ними было не больше дюйма, то и просто делал утягивающую перевязку, в надежде, что крепкое здоровье молодых казаков и охотников сделает свое дело.
Разобравшись в течение пары часов с такими пациентами, он без перерыва приступил к более тяжелым. Здесь приходилось уже орудовать ланцетом, извлекая пули и наконечники стрел, и лишь затем накладывая швы. Следующими стали больные с переломами и вывихами. А в самом конце, уже под утро, Вацек, находясь почти в полубреду от переутомления, решился на ампутации. Он осознавал, что если не сделать это, у больных скоро начнется гангрена и они неизбежно погибнут. Попел прямо и ясно объяснил суть вопроса тем из тяжелораненых, кто еще пребывал в сознании, и заручившись их согласием: «Режь, немец, все одно помирать, а так хоть надежда есть!» взялся за пилу и ланцет.
Из четырех проведенных операций две закончились поражением. Сердца людей, не выдержав боли, остановились. Но двое других оказались невероятно живучими, словно кошки с их девятью жизнями. И теперь оставалось лишь молиться и ждать.
Попел не помнил, как он уснул. Вероятно, просто отключился, прислонившись плечом к стене. Очнулся он уже после обеда. Даже не поев, сразу отправился на обход больных, затем принялся делать перевязки, тщательно обнюхивая раны на предмет признаков гангрены. На удивление, все оказалось неплохо. И только завершив работу, он таки добрался до стола и с огромным аппетитом расправился с целым котелком густой мясной каши.
– Умаялся? – участливо спросил он пришедший навестить его Панин.
– Trošku[64]- ответил ему Вацлав, пытаясь привстать.
– Да ты, сиди-сиди, – удержал его полковник. – Слышал, всю ночь напролет трудился не покладая рук?
– Много раненых, – вздохнул чех.
– Буду государю доклад составлять, отпишу о твоем усердии и искусстве. Ну и от всего нашего воинства поклон земной.
– Благодарю, – отозвался Попел, польщенный словами полковника, после чего перешли к обсуждению обороны.
– Что там на стенах?
– Турки весь день собирают тела убитых и хоронят по своему обычаю. Вырыли большой ров и укладывают всех туда. Приходили к нам, предлагали деньги, чтобы мы позволили им отнести своих мертвецов. Но Родилов сказал, что казаки трупами не торгуют. Дескать, забирайте невозбранно, а мы вам вскорости еще накидаем. Только и успевайте ямы копать! Правда, все снаряжение и оружье наши уже успели прибрать еще с ночи. Теперь добычу дуванят. Тебе, к слову, тоже доля причитается. Все же дрался ты ловко!
В другое время известия от трофеях сильно заинтересовали бы Вацлава, но за прошедшие сутки он так умаялся, что практически не обратил внимания на нежданный прибыток.
– И что же будет дальше? – спросил он.
– Осада. У турок довольно тяжелых стенобитных пушек. Примутся ломать крепость, а как добьются своего, снова пойдут на приступ.
– Что же остается нам? Чем мы им ответим?
– Казаки роют подкопы, будут еще взрывать, делать вылазки и стойко драться на стенах. Такова любая осада, пан Вацлав.
– Да, понимаю. Значит, раненых с каждым днем будет все больше и больше.
– Это ты верно подметил, – кивнул Панин и, как будто вспомнив, протянул чеху его шлем. – Благодарствую, добрый шишак! А за мной останется должок.
Насчет трофеев полковник не обманул. Через несколько часов долю причитавшуюся доктору притащили двое охотников.
– Держи, господин лекарь, – заявил Ванька Кистень, протягивая сверток с нажитым непосильным трудом имуществом новому владельцу.
Среди принесенных вещей оказались турецкий пистоль доброй работы, разумеется, без пороховницы и пулелейки, а также кривая сабля, на этот раз с ножнами и наборным поясом. Судя по всему, все это было снято с какого-то зажиточного турка и завернуто в его же кафтан. В придачу шло несколько монет, бог весть, какого достоинства, и странного вида ожерелье из сердолика с кисточкой на конце. Его он отчего-то сразу решил подарить Нахат, но в ответ наткнулся лишь на яростный взгляд зеленых глаз.
– Дурак ты, Попел! – прошипела ощетинившаяся как кошка девушка. – Это четки бекташей!
– И что? – не понял совершенно замотавшийся с ранеными лекарь.
– Они ими молитвы отсчитывают!
– Как католические монахи?
– Я не знаю, как это делают монахи, и не хочу знать! У нас с тобой, если не забыл, есть договор. Ты обещал мне помочь! Так что нечего дарить мне всякий вздор, а лучше подумай, как можно пробраться в бывший дворец паши!
– Раз обещал, значит, помогу! – не удержался от улыбки Вацлав, невольно залюбовавшийся своей собеседницей.
В последнее время Нахат было все труднее выдавать себя за мальчика. Формы ее округлились, отрезанные волосы отросли и то и дело выбивались из-под шапки, а некогда писклявый голосок стал звонким словно серебряный колокольчик, так что его хотелось слушать и слушать. И уж конечно, заподозрили неладное казаки с охотниками, но пока что помалкивали.
В принципе никакой особой надобности в этом маскараде давно не было. В Азове имелось немало женщин и без юной черкешенки. Многие жены и дочери казаков перебрались вслед за мужьями и отцами в захваченную у турок цитадель и делили тяготы осады наравне с мужчинами, а бывало и сами брали в руки оружие.
