– Такой большой, неужели поверил? Тебе не стыдно?

И… ему действительно стало стыдно. Хотя дело было не в том, что он поверил или испугался ее россказней. У него вдруг возникло ощущение, что он поступил как-то плохо.

У Шутливого Оборотня всегда наготове пара испытанных трюков.

– Ладно, давай посмотрим, – белобрысая нависла над ним, протягивая руку за термометром. Назар, не поднимая глаз, отдал ей стеклянную трубку.

– Ну-у?.. – она долго рассматривала шкалу, – Тридцать семь и… три. Мальчик, ты болен. – Белобрысая так и не удосужилась спросить, как его зовут, хотя, возможно, и так знала из выписки, но все равно ни разу не назвала его по имени. – Ты очень, очень болен. Так и запишем.

Он совсем не ощущал, что после жаропонижающего укола температура снова начала подниматься. Впрочем, наверное, заразному ребенку вовсе и не обязательно знать, какая у него на самом деле температура.

После этого никто из них не проронил ни слова. Белобрысая вышла из палаты, заперев дверь на замок – ключ проворачивался чрезвычайно медленно, будто она испытывала удовольствие от этого действия.

С ее уходом Назар ожидал крупного облегчения, но только почувствовал, как давно переполненная дамба – еще с прошлой ночи – дает течь. Плотину подмыло, подпорки рухнули…

И зарылся лицом в подушку.

– О-го! Да тут есть, где набрать высоту, – смеясь, Левшиц подбросил счастливого Назара чуть ли не под самый потолок; изолятор огласил восторженный вопль маленького индейца, сорвавшегося со скалы. – Дела явно идут на поправку, – прокомментировал Михаил.

– Мы не надолго, – с ходу предупредила Валерия.

Меньше чем за минуту перед этим Назар глядел на большое решетчатое окно изолятора, постепенно темнеющее, безо всякого аппетита ковыряя вилкой гречневую кашу с овощной подливой, принесенную санитаркой на ужин, и представлял, что сейчас происходит дома. Чем реальнее ему удавалось это вообразить, тем тоскливее становилось в огромном молчаливом изоляторе с семью из восьми пустующими койками.

Но тут случилась приятная неожиданность, когда в сопровождении дежурной докторши вошли родители.

– Кажется, скоро мы сможем забрать его домой? – Левшиц опустил Назара на пол и повернулся к врачихе, – Что говорит педиатрия?

– Думаю, вы слишком торопитесь, – прямо ответила та. – Скорее всего, успели проявиться только первые симптомы.

– Значит, ягодки… – помрачнел Левшиц.

– Только бы не дифтерия, – еле слышно вставила Валерия, будто магическое заклинание.

– Завтра утром возьмем мазок из горла, – сказала врач. – И тогда будем знать точно. Не стоит…

– Бежать впереди паровоза, – кивнула Валерия. – Я помню.

Докторша наклонилась к Назару:

– Ну, как ты устроился у нас?

Еще днем он решил пожаловаться на медсестру, приносившую термометр, но та ни разу больше не появилась (возможно, сдала смену), и к вечеру многое стало казаться другим – о белобрысой он и думать забыл.

– Ну, так… – сказал он неопределенно. Докторша понимающе кивнула, мол, я и сама знаю, что здесь не Диснейленд, но нам всем приходится мириться с такими условиями, верно?

Валерия поставила на тумбочку небольшой пакет с продуктами, которые разрешили для передачи, вопросительно посмотрела на Левшица, изучавшего с сардонической миной прутья решетки на окне, и обняла Назара.

– Ну, вот… увидимся завтра.

Взяться за исследование других семи тумбочек в изоляторе, тулившихся к койкам, Назара побудило следующее: занимаясь перекладыванием мелких вещей в выдвижной ящик своей тумбочки, расположенный над дверцей основного отделения, он обнаружил в нем послание.

Точнее, целый «ворох» посланий, оставленных прямо на фанерном днище.

Большинство были совсем короткими и скорее являлись обычными «автографами», какие можно часто встретить на спинке сидения в автобусе, в кинотеатре или на парковой скамейке, вроде: «Здесь был А. С.», «Л. О. – коза поиметая!» и т. д.

Но попадались и совершенно иные – это были Настоящие Послания.

Очень скоро Назар выяснил, что ошибся – именно последние занимали львиную долю поверхности, все днище ящика было буквально испещрено ими. Чтобы прочитать все, Назару пришлось вынуть его целиком.

«Меня зовут Рита, – было выведено детским почерком почти в самом центре фанерного дна, – я тут уже третий день. Мне очень страшно. Я одна.»

Сразу под этими словами был нарисован маленький человечек с цветком в непропорционально длинной руке, вытянутой в сторону, словно он хотел кому-то его подарить. Рисунок и слова, как заметил Назар, явно принадлежали одной руке, пользовавшейся темно-синим карандашом.

Ниже он прочел другое послание:

«Я в этой тюрьме сижу неделю. Сначала со мной был еще один мальчик, но вчера его куда-то увели. А потом я увидел его на большой веранде на той стороне. Или это был не он. Здесь плохо. Я хочу домой.

Т. 8 сентября 89 г.»

Еще ниже:

«Я Вадим 10 лет. Кажеца тут пять или шесть дней. Каждое утро мне гооврит врач что миня выпишут завтра. Мне надоело ждать. Ночью сдесь…» — дальше было тщательно зачеркнуто длинной густой линией чернил, поэтому Назар смог разобрать лишь дату в конце: «91 год».

Подобных посланий в ящике его тумбочки оказалось двадцать три (Назар специально пересчитал, хотя это и не имело никакого смысла). Некоторые было трудно разобрать из-за того, что они слишком близко лепились одно к другому, налезали краями; кое-где просто вытерлись.

Двадцать четвертое он обнаружил на внутренней стороне дверцы полочного отделения:

«Мама, забери меня отсюда!!!» – взывал чей-то красный фломастер.

Над посланием лепилась окаменелая жвачка. Назар осторожно потрогал ее кончиком указательного пальца, будто опасался, что она может внезапно зашевелиться, и понял только сейчас, насколько успело стемнеть в палате.

Сначала он собирался включить общий свет, но выяснилось, что выключатель расположен слишком высоко для его роста.

Чего-то вроде стула или другого предмета, способного исправить этот временный недостаток, в изоляторе не нашлось.

…Время было слишком позднее, чтобы рассчитывать на внезапный визит кого-нибудь, например, докторши, которую он мог бы попросить оставить свет включенным на ночь, – Назар с возрастающим волнением обдумывал способ, как бы не остаться одному в темноте.

Изолятор произвел на него тяжелое впечатление с первого взгляда, однако теперь, когда он обнаружил эти послания, – стал навевать еще более зловещие чувства. К тому же, следует добавить, Назар ни на секунду не забывал о минувшей ночи дома, и поэтому прекрасно отдавал себе отчет, что в подобном месте может запросто случиться все, что угодно.

Истории белобрысой медсестры о мертвецах, тянущих за собой по лестнице выпущенные кишки, были здесь ни при чем. Просто, как и все дети, он небезосновательно полагал, что темнота делает его более уязвимым. Это было то самое врожденное чутье, которое сохраняется до глубокой старости благодаря урокам, усвоенным в детстве.

Некоторое время он бессильно наблюдал, как изолятор постепенно погружается во мрак, окутываясь в густеющую паутину теней, словно ее плели сотни загадочных невидимых существ. И вдруг с несказанным облегчением вспомнил о светильниках для чтения, висевших над каждой кроватью. И, не сдержав восторга, даже позволил себе громкий хлопок в ладоши, который рикошетом отбился от потолка и оставил неприятный звон в ушах.

Когда Назар взялся за выключатель светильника над своей кроватью, его внезапно посетила мерзкая мысль, что лампочка могла в нем давно перегореть, равно как и в остальных светильниках – не слишком-то похоже, чтобы здесь это кого-нибудь особенно волновало.

Но, к счастью, все оказалось в порядке – его «кабинку» и находящуюся рядом с окном часть изолятора залил вполне удовлетворительный свет.