— Когда придут за остальными вещами?

— Завтра утром, через пять минут после того, как ты и дети уйдете.

— Все так рассчитано?

— Это еще ничего, — сказала она, выпрямляясь. — Вот дневное расписание действительно чудо расчета по секундам. Детские комнаты должны быть готовы к трем часам. Наши могут подождать.

— Надеюсь, у тебя есть работа для детей.

— Полно. — Она полуобернулась, но не взглянула на мужа. Ее тело вырисовывалось на фоне падающего из холодильника света, — маленькие высокие груди, живот, настолько плоский, что пряжка ремня выступала как явно лишний предмет.

— Я бы не хотел, чтобы они слонялись вокруг, глядя, как трудятся другие, — и так они почти ничего не делают, — добавил Палмер.

— Они будут заняты. — Она помолчала. — Когда мне ждать тебя завтра?

— В…— Он тоже помолчал. — Точно не знаю. Если ты хочешь, чтобы я пришел раньше, я постараюсь.

— Я хочу, чтобы ты постарался, в разумных пределах.

Он кивнул и вдруг сообразил, что она не могла заметить его движение, так как все еще не смотрела на него. — Какие-нибудь специальные поручения для меня?

— Ты же знаешь, завтра утром приезжает миссис Кейдж.

— Рано?

— К 12 часам дня она должна быть в Айдлуайлде. Я велела ей взять такси прямо до дома. Если мы втроем посвятим этому вечер, то сможем расставить книги, разместить картины и всю разностильную мебель так, чтобы она выглядела хорошо.

Палмер тихо простонал:

— Целый вечер развешивать картины. Великолепно.

— Не развешивать. Не думаешь ли ты, что я доверю такому непрофессионалу развешивать?

— Разве твой мастерски разработанный план не предусматривает размещение всех произведений искусства? — спросил Палмер. Не успел он произнести эти слова, как почувствовал их почти неприкрытый сарказм. — Я хотел сказать, — торопливо поправился он, — разве уже не установлены потолочные светильники?

На этот раз она повернулась и взглянула на него. Так как свет падал на нее сзади, Палмеру было трудно прочитать выражение ее лица. — Вудс, — спокойно сказала она, — светильники подвижные и могут быть направлены почти в любое выбранное нами место.

— Я, я не…

— Ничего, — прервала она. Ее рука поднялась, начав какое-то беспомощное движение, и тут же замерла. — Ничего. — Эдис повернулась к нему спиной и опять уставилась в холодильник. — Но пожалуйста, постарайся прийти домой к обеду. Это будет наш первый обед в новом доме.

— Конечно.

Он подождал, думая, что она еще что-нибудь скажет. Но она молчала. Тогда он начал придумывать, что бы такое сказать и закончить их разговор несколько более приятно. Посмотрев на нее, он вдруг понял, что она ужасно расстроена, иначе никак нельзя было объяснить тот факт, что она так долго держала холодильник открытым. Эдис обладала разнородными познаниями; от матери и гувернантки она получила обычные, из колледжа Уэллесли — обычные. Но Палмер так и не мог определить, где она почерпнула свой запас нетипичной информации. Эдис, например, знала очень много об электричестве. Она была единственной из всех его знакомых женщин, понимающей, что нельзя включать электрическую печку, пылесос и торшер одну розетку, не подвергаясь при этом риску получить замыкание. Она знала, сколько времени потребуется для восстановления в холодильнике определенного уровня температуры. И тем не менее холодильник стоял открытым несколько минут.

— Я пойду закончу свою работу, — сказал Палмер.

— Хорошо. — Она посмотрела на часы:— Я думаю скоро ложиться спать.

— Я постараюсь не задержаться.

— Прекрасно.

Он повернулся и остановился, вспомнив, зачем он сюда пришел. — Послушай, — медленно произнес он, — ты, должно быть, дико устала. Почему бы тебе сейчас же не пойти спать.

— Сейчас пойду.

— Эти последние два месяца были действительно тяжелыми.

Под тонкой белой блузкой он видел ее поясницу, как раз над слабо затянутым черным ремнем. Эдис полуобернулась влево скованным движением, словно ее позвоночник был закреплен в определенном положении.

— Да, — сдержанно ответила она, глядя вниз, на пол.

— Я имею в виду все, что было сделано по твоему плану и под твоим руководством, — продолжал Палмер. — Это была большая работа. Представляю, как ты счастлива, что уже почти все закончено.

— Да.

— Послушай, я…— Он замолчал и облизнул нижнюю губу, радуясь, что жена не видит этого. — Я никогда не говорил раньше. Но я действительно очень благодарен тебе за все.

Она кивнула. Ее взгляд по-прежнему не отрывался от пола возле носков ее испачканных теннисных туфель.

— Я знаю это, — наконец произнесла она.

— Не понимаю, откуда ты можешь знать,-сказал он, пытаясь говорить легким шутливым тоном, — ведь я был довольно скуп в выражении своей благодарности.

Эдис покачала головой:

— Это не так. Просто ты логически мыслящий человек. А любой логически мыслящий человек увидел бы то, что увидел ты. И почувствовал бы…— Она замолчала. Палмер видел, что ее губы какое-то мгновение двигались беззвучно, — благодарность, — закончила она.

— Я чувствую, и очень большую, и я…— Он сделал жест, пытаясь с его помощью закончить без слов свою мысль.

— И ты хотел внести этот пункт в свой отчет, — сказала она за него.

— Примерно, так.

Ее взгляд скользнул вверх и чуть в сторону, к его лицу.

— Отчетность для тебя очень важна, Вудс. Для банкира это самое главное, не правда ли?

— В какой-то степени, да.

— Отчет, — повторила она, продолжая глядеть на него, — это, в сущности, подведение итогов. Я имею в виду, м-м-м, годовой баланс. Как вы называете это? Итоговая черта?

— Итоговая черта. Да.

— И фактически ничто, кроме итоговой черты, не имеет значения, — говорила она так тихо, что Палмеру пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Она венчает дело. До этого может происходить любое — хорошее, ужасное, прекрасное, мучительное, — любое. Но если итоговая черта подведена черными чернилами, то все в порядке.

— Ну…— Он дал междометию повисеть некоторое время в воздухе, поскольку не был уверен, к чему она клонит, хотя совершенно ясно чувствовал ее враждебность. — Я никогда не слышал, чтобы дебет и кредит объясняли так поэтично, но боюсь, что ты права. Итоговая черта — только она имеет значение.